Партизан: от долины смерти до горы Сион, 1939–1948

Я вышел на улицу, шел медленно, не зная, куда податься. Не мог представить себе, как я войду к людям, которые меня не знают, и попрошу у них остаться, когда у евреев такое трудное положение, нет заработков, и все существует на старых запасах. Прошел мимо одного, другого, третьего дома. Внезапно увидел полицейского, идущего мне навстречу. Не было у меня времени на колебания, я стоял у одноэтажного дома. Подошел к двери, постучал, и, не ожидая ответа, вошел в кухню. У большой плиты стояла хозяйка и готовила обед. Я стоял у двери, и не мог открыть рта. Хозяйка смотрела на меня, ожидая, что я что-нибудь скажу. В конце концов, я преодолел свой стыд и выпалил на одном дыхании: "Госпожа, я беженец, бежал из Свинцян, могу ли побыть немного у вас?" После минуты молчания она ответила: "Да, — затем добавила, — Снимите пальто и присядьте отдохнуть, через полчаса мой муж и сын придут с работы, и мы сядем обедать". Я вошел в соседнюю комнату и присел на диван. Комната была красиво и чисто убранной. Ясно было, что хозяин не беден. На стене висел большой портрет Герцля, а на маленьком столике в углу лежали книги на иврите. Я взял в руки одну из книг — "Иудейские войны против римлян" Иосифа Флавия. Погрузился в чтение, тут же забыл об окружающей реальности и не заметил, как дверь открылась, и кто-то вошел. Только услышав приветствие "Гутен морген" (Доброе утро), поднял голову и увидел мужчину лет сорока. Он спросил меня на беглом иврите: "Что, вы знаете иврит?" Я ответил, что учился в ивритской школе и был членом сионистского молодежного движения. Тут вошли в комнату два парня, один моего возраста, другой постарше, сыновья хозяев дома. Мать им уже рассказала обо мне, и они попросили рассказать, как мне удалось покинуть мой город, и что было в пути. Я начал рассказывать, но хозяйка вошла и пригласила всех на обед. Атмосфера за столом была дружественной, и хозяева старались создать вокруг меня ощущение, что я за этим столом не чужой. Я старался деликатно есть, чтобы они не почувствовали, что почти тридцать часов не было у меня ни крошки во рту. Во время обеда много не говорили. После обеда я закончил историю всего, что случилось со мной по дороге в Глубок. Хозяин и его сыновья работали на германском складе, и иногда им удавалось приносить оттуда продукты.

Хозяйка спросила меня о семье. Рассказал, что мои родители остались в Варшаве, сестра в Свинцяне, добавив несколько слов и о других родственниках. Я видел слезы, блестевшие в ее глазах. К вечеру я пошел в "юденрат", встретился там с моими товарищами. Они тоже нашли укрытие и рассказали о добром к ним отношении местных евреев. Нам также стало известно, что и третья группа добралась до города, и они находятся в еврейском доме, в конце города. Только трое, арестованных в Даниловиче, не пришли. Я вернулся с Йерахмиэлем Ш., который с нами вышел из Свинцяна, и нашел укрытие в еврейском доме, недалеко от меня. Йерахмиэль был высоким, красивым и очень сильным парнем. В драках между евреями и местными молодыми антисемитами, при его виде вся эта братия разбегалась. У порога дома, где я был принят, мы расстались, договорившись завтра встретиться в "юденрате". Может, будут новости о нашем городке и арестованных в Даниловиче наших товарищах. Войдя в дом, я увидел хозяйку, выглядывающую в окно и попросившую меня тоже выглянуть. Я увидел двух полицейских, ведущих Йерахмиэля. Не прошел он и пятидесяти шагов, как эти полицейские возникли перед ним и потребовали документы. Документов у него не было, и они его арестовали. Ночью его перевезли в Барзовицу, в трех километрах от города, в лагерь русских военнопленных, и там расстреляли. Йерахмиэль не был мне братом и другом. Долго я не находил себе места: перед глазами стоял Йерахмиэль, уводимый полицейскими.

В один из дней нам сообщили в "юденрате", что наши товарищи, арестованные в Даниловиче, расстреляны полицейскими, несмотря на все усилия местных евреев вызволить их, дав за них взятку. Среди расстрелянных был и Юдка Шапиро, один из руководителей сионистского подполья в советский период. В частых наших беседах он выражал уверенность, что мы еще доберемся до страны Израиля. Он мечтал жить в кибуце.

Спустя несколько дней из нашего городка пришла страшная весть: все евреи, находившиеся в Полигоне, числом в семь тысяч душ, были расстреляны. Вначале мы отказывались верить, считая, что крестьянин, принесший эту весть, хотел напугать евреев. Может ли быть такое, что всех убили? Но на следующий день появилась из нашего городка девушка, которая пряталась у поляка, и подтвердила эту ужасную весть. Потрясенными сидели мы и слушали этот невыносимый рассказ о происшедшем на Полигоне, рассказ о последних днях еврейской общины Свинцяна.