Партизан: от долины смерти до горы Сион, 1939–1948

Каждодневная жизнь была тяжелой. Гетто жило на грани голода. Паек, выдаваемый властями, недостаточен для самого жалкого существования, и с голода не умирали лишь благодаря продуктам, которые жители добывали на местах работы и тайком проносили в гетто. Каторжная работа с утра до ночи, оскорбления и издевательства со стороны соседей христиан еще более усугубляли жизнь. Местное население в большинстве своем было настроено враждебно, у враждебности этой были глубокие антисемитские корни, и она вырвалась наружу со всей силой под властью нацистов. Мы встречались с местными по пути на работу, когда шагали по шоссе, а они стояли по сторонам, на тротуарах, по которым нам запрещалось идти, и надсмехались над нами. Это же самое они делали на местах работы, где мы трудились бок о бок с ними. Особенно трудно было переносить издевательские насмешки тех, с которыми в прошлом учились в одних классах, сидели за одними партами. И потому, возвращаясь в гетто, мы чувствовали облегчение. Гетто, со всеми его отрицательными явлениями, было для нас убежищем. Более того, оранжереей, в сравнении с враждебным окружающим миром.

В мае "юденрат" послал меня работать на большую лесопильню в нашем лесу. Я проработал там четыре месяца. Лесопильня производила работы для германской армии. Огромные бревна привозили из леса, и мы распиливали их вручную на отрезки длиной в 4–5 метров. Механические пилы разрезали их на доски. Работали по десять часов в день, и первое время работы было очень тяжелым. Мало-помалу привыкали. Моим напарником по распилке был мой одногодок Мотке Зайдель, с которым я сдружился в те дни. Мотке обладал низким голосом, и в долгие часы работы мы напевали. Старший сержант немец, в достаточно преклонном возрасте, который был одним из тех, ко принимал нашу работу, приказывал нам петь русские песни. Если в песне встречалось слово "Сталин", мы заменяли его на "Зелиг", чтобы нас не обвинили в восхвалении Сталина.

В один из июльских дней 1942 Мотке сказал мне, что получил приказ от "юденрата" отправиться на работу в трудовой лагерь "Тодт" на железнодорожной станции Ингалина. На следующее утро мы расстались. Не знали, встретимся ли мы еще. Судьба распорядилась так, что это произошло. В летнюю жару было намного труднее работать без Мотке, и я не нашел себе такого напарника, как он.

По вечерам мы, юноши и девушки, встречались, пытаясь хоть немного забыть реальность нашей жизни. Нас было мало, оставшихся в живых после расстрела в Полигоне, быть может, считанные десятки, все, по сути, выходцы из больших семей, уничтоженных нацистами. И все же жизнь продолжалась. Юношеская романтическая любовь расцветала в узких переулках гетто. Чувство неуверенности в завтрашнем дне приводило к тому, что люди, особенно молодые, жаждали использовать каждый день жизни. Теснота в домах гетто и его переулках не оставляла места для любви, но она сама себе находила место в любом уголке. В эти летние вечера, в обществе девушек, я много думал о Бебе, красавице с длинными светлыми косами, которая была моей первой любовью. Ее расстреляли в Полигоне.

Тот факт, что мои двоюродные братья Йоська и Моше-Юдка тоже вошли в нашу подпольную организацию, сняло напряжение, которое возникло между мной и членами семьи, связанное с наличием у меня оружия. Члены семьи смирились с тем, что в нашем доме спрятано оружие. Сестра моя Рахель во многом помогала мне и была самым близким мне человеком. Мы часто говорили о наших родителях, оставшихся в варшавском гетто, от которых не было никакой весточки с момента прихода немцев в Свинцян. Мы не знали, что именно в эти дни, с конца июля до начала сентября 1942, из варшавского гетто отправлено было 300 тысяч евреев в лагерь смерти Треблинку, в 80 километрах от Варшавы. Мы не знали, что среди них были отправлены вместе со всей еврейской общиной Варшавы наши родители.

А мы столько мечтали с сестрой, что настанет день, и мы встретимся с родителями, или просто пытались в этом убедить друг друга.

Съестного в доме было очень мало, но мы не совсем голодали. Сто грамм получаемого нами хлеба в день, немного перловки, картошка и другие продукты явно нам не хватали, но, выходя на работу, мы брали с собой вещи, еще оставшиеся у нас, и обменивали их на продукты у крестьян и жителей городка. Все это мы без труда проносили в гетто, ибо литовский полицай на воротах получал взятки от "юденрата", и сквозь пальцы смотрел на входящих, а немцы вообще редко приходили делать проверки на воротах. Продукты, приносимые нами, предназначались для всей семьи, и тетя Ханя ухитрялась из них готовить еду, которая сильно нас поддерживала.