Партизанки

— Ну, новичок, давай знакомиться, — протягивая мне руку, припорошенную до локтя мукой, произносит она. — Прасковья Мартыновна Боравая. А можно и короче — тетя Прося.

Называю себя и не могу удержаться от вопроса:

— Прасковья Мартыновна, а Федор Боравой, из нашего отряда, вам не родственником случайно доводится?

— Сын это мой, — с заметной гордостью отзывается тетя Прося и, улыбнувшись, поясняет: — Старший. Добрый хлопец, верно?

— Добрый, — в один голос соглашаемся мы.

— С Афанасием мы уже знакомы, — продолжает между тем хозяйка, пожимая руку моему товарищу. — Ну, ребята, пошли в дом.

Входим в сени, а из них — в просторную светлую хату. И первое, что невольно бросается в глаза еще с порога, — множество расставленных тут и там больших и совсем маленьких деж и кадок, доверху заполненных крутым подходящим тестом. Они повсюду — на полу и на скамейках, на добротно сделанной двухъярусной лежанке, обшитой аккуратно строганными досками. Густой кисловатый запах, заполнивший весь дом, вызывает ощущение давно забытого уюта и тепла.

Так вот он, партизанский хлебокомбинат! Настоящий, действующий!

Теперь становится понятной и цель нашего задания. Прасковье Мартыновне нужна, очевидно, помощь — где же ей одной справиться с таким хозяйством? Ну что ж, помогать так помогать!

Ловко выдернув из горячей печи несколько готовых караваев, тетя Прося оборачивается к нам:

— Ну что, хлопчики, есть хотите?

В один голос мы благодарим: только что обедали, спасибо!

— Тогда пошли!

Рядом с домом — большой вместительный сарай, из которого доносится гул жерновов. Дверь нам открывает беленькая лет десяти девочка. Вежливо поздоровавшись, она отступает на шаг, и мы попадаем внутрь.

В первый момент разобрать что-либо в полумраке помещения невозможно. Повсюду — и в воздухе, и над земляным полом — вьется и оседает плотным слоем густая беловато-серая пыль. Но вот постепенно глаза привыкают к темноте, и мы уже можем разглядеть двух невысоких подростков лет 16–17, которые с завидной энергией и, кажется, неутомимо вращают тяжелые, почти аршинные жернова. Оба удивительно похожи на Прасковью Мартыновну — такие же светловолосые, голубоглазые. Я сразу же догадываюсь: сыновья!

— Привела вам смену, ребята.

Братья устало распрямляют плечи, и только теперь я замечаю, что их нательные льняные сорочки насквозь мокры от пота. А ведь на дворе декабрьский мороз!

— Ну, хлопчики, приступайте, — деловито кивает на жернова тетя Прося и, пересыпав в мешок намолотую Павликом и Никиткой муку, уходит с ними в дом.

Мы остаемся одни и, скинув ватные фуфайки, начинаем работать. Массивные жернова, отдавая дрожью в руках, с грохотом вращаются все быстрей и быстрей. Серая мучная пыль припорашивает наши лица, плечи, руки, одежду. Не успев еще почувствовать усталость, мы посмеиваемся, подзадориваем друг друга:

— А ну, еще! Быстрей! Еще, еще!

Так продолжается минут десять-пятнадцать, и вот тут-то постепенно, оборот за оборотом, незаметно приходит усталость. Жернова, и без того тяжелые, словно прирастают теперь один к другому, вращать их становится все труднее и труднее. По лицам нашим, оставляя неровные грязноватые потеки, струится пот. Перерыв? Да, уж надо передохнуть.

Садимся на какие-то мешки и переводим дух. Едва придя в себя и отдышавшись, вновь беремся за огромные жернова. На этот раз сил хватает чуть дольше — на полчаса. И снова — перерыв.

Громко скрипнув, открывается дверь. На пороге — тетя Прося:

— Ну что, хлопцы, притомились с непривычки?

— Опыта маловато, Прасковья Мартыновна. Правда, не привыкли еще.

— Надо привыкать. Мука да хлебушек с неба не сыплются. Постарайтесь-ка лучше силы свои распределить. Менять вас пока некому.

Нельзя сказать, что мы обрадовались, услышав последние слова нашей хозяйки. Однако совет ее нам пригодился. Помня о нем, мы постарались сделать все, чтобы на этот раз наши жернова работали как можно дольше.

Прошло не меньше двух часов, прежде чем в сарае опять появилась тетя Прося. В каждой руке у нее было по кружке парного молока и по большущему ломтю ржаного хлеба.

— Теперь можно и передохнуть, хлопцы. Вот вам хлеб, вот вам молоко, ешьте на здоровье!

Пожалуй, никогда в жизни кусок обычного ржаного хлеба не казался мне таким вкусным и аппетитным, как в тот вечер. А молоко было просто сказочным!

Пока мы старательно уписывали за обе щеки ужин, Прасковья Мартыновна не отходила от нас ни на шаг. Казалось, что какие-то свои, глубокие мысли тревожат ее, не дают ей покоя.

— Хлопцы, — после долгого раздумья начала она. — А вы знаете, что во многих деревнях окрестных люди вот-вот голодать начнут.

— Как это? — насторожились мы.

— А вот так. Пока вы сидите в лесах да ушами хлопаете, немцы начали вывозить колхозное зерно, скотину угонять. Добро общественное врагу достается, мародерам фашистским. Разве можно так?

— Тетя Прося, — возразил Троценко, — а ведь в десятках деревень бойцы нашего отряда уже раздали и зерно и скотину населению. А сколько раз отбивали с боем у гитлеровцев?