Партизанки

Три года суровой, неумолимой и яростной партизанской войны в Белоруссии. Это был настоящий фронт. Фронт без флангов, фронт за линией фронта. Силу ударов его и мощь довелось испытать пришельцам с первых же месяцев войны и оккупации. Но рядом с ним, порою незримо для врага, проходил и еще один фронт, не менее героический, самоотверженный, которому мы, партизаны, обязаны были в те годы всеми своими успехами в ратных делах, самим существованием отрядов и бригад.

Это был наш народ, наши сограждане, сотни тысяч женщин, девушек, стариков и детей, при бескорыстной помощи которых жило и крепло, уверенно набирая силы, партизанское движение.

Голубое июньское небо было высоким и чистым. Лазурная глубина его порой исчезала за смыкавшимися над машиной ветвями деревьев, но, едва лесная дорога вновь выводила на открытое место, бескрайний синеющий простор снова и снова приковывал к себе взгляд. Лежа без движения в тряском, скрипучем кузове полуторки на охапке свежей травы, я в который уже раз возвращался памятью к пережитому в этот день.

Яростный воздушный бой с «мессерами», свое ранение и вынужденную посадку нашего СБ — все это я представлял себе совершенно отчетливо. Происшедшее же потом вспоминалось смутно, с немалым трудом.

Где я? Что с экипажем, с ребятами? Куда меня везут? В одном, правда, несмотря ни на что, я был твердо уверен: люди, поспешившие мне на помощь, в беде человека не оставят, не бросят его.

Спустя полчаса старенькая полуторка остановилась посреди деревенской улочки, напротив небольшого аккуратного дома. Нетрудно было догадаться, что здесь разместилась больница: две молоденькие девушки, выскочившие тотчас же на крыльцо, были одеты в белые халаты.

— Принимайте, сестрички, летуна! Ранение в ногу, — деловито пояснил один из моих спутников.

Вскоре я с наложенными повязками, туго перебинтованный, лежал в крохотной двухместной палате.

Белые стены, чистота. От молоденькой медсестры, назвавшейся Реней, узнал, что нахожусь в деревне Пятевщина, в двадцати километрах к югу от Минска. О судьбе моих бывших товарищей, с которыми там, у разбитого бомбардировщика, я не смог даже попрощаться, девушка ничего не знала.

— Да вы не волнуйтесь, — успокоила она. — Скоро вернется Володя Беляков, тот, который привез вас сюда, и все прояснится. А пока отдыхайте, набирайтесь сил, ведь ранение у вас серьезное.

Заботливо поправив одеяло и улыбнувшись, девушка вышла из палаты, осторожно прикрыв за собой дверь.

На следующее утро в палате появился высокий голубоглазый парень, которого я узнал сразу: это он помогал мне выбраться из покореженной кабины самолета.

— Здорово, летун! Как самочувствие?

Я догадался, что передо мной — Володя Беляков, тот самый, о котором вчера говорила мне Реня.

— Слыхал, интересуешься товарищами своими? — продолжал приветливо он.

— Конечно! Что с ними?

— Живы и невредимы. Командир твой, лейтенант Батенин, спрашивал о тебе, беспокоился. А о них не волнуйся — прямо от самолета еще вчера они ушли к своим. Сопровождением я их обеспечил…

Договорить Володя не успел. В коридоре неожиданно раздались взволнованные голоса, затем дверь в палату приоткрылась, и несколько женщин внесли на руках тяжело раненного полковника. У него были перебинтованы обе ноги, рука, голова.

Подежурить возле раненого вызвалась уже немолодая, седоволосая женщина в крестьянской одежде. Тихонечко придвинув табурет, она неслышно присела у его изголовья, не отводя от полковника горестного, полного сострадания и боли взгляда. Временами тот бредил то ли в беспамятстве, то ли во сне, и тогда селянка, постоянно приговаривая что-то, заботливо смачивала его лоб, густо покрытый капельками выступавшего пота, и губы влажным полотенцем.

— Потерпи, родной! Потерпи еще немного. Авось полегче станет.

С каждым часом раненых в крохотной больничке Пятевщины становилось все больше — в тяжелом гуле орудий, в грохоте танков и самолетов приближался фронт.

Не смыкая глаз, день и ночь проводили местные жительницы возле нас, забыв о делах своих, о себе, о времени. Мы принимали из их рук еду, забывались тяжелым сном, заботливо укрытые их одеялами, терпеливо сносили любую боль, когда они меняли повязки на наших ранах. А в редкие свободные минуты женщины застирывали бурые пятна крови на наших гимнастерках, соленых от пота и серых от придорожной пыли и гари. Их присутствие не давало нам упасть духом, помогало сохранить стойкость, надежду вернуться в боевой строй.

Это они под бомбами и под пулеметным огнем вражеских самолетов отправлялись в нелегкий и опасный путь за медикаментами.

В невеселых мыслях, в томительном ожидании минуло еще несколько дней. Ни для кого из нас не было секретом, что упорные бои идут уже на самых ближних подступах к Минску. Вскоре, к немалой боли нашей, город пал. А уже через несколько часов по шоссе, проходящему неподалеку от Пятевщины, загрохотали траками тяжелые бронированные машины с крестами на бортах.

Сжав кулаки, в бессильной ярости наблюдали мы из окон за бесконечной вереницей танков, тупорылых грузовиков и штурмовых орудий, ползущих на восток.