Партизанская быль

Командирам не было отбоя от просьб о пересмотре списка. Кто-то грозился «все равно» уйти. Кто-то собирался догонять своих «втихую». Куда ни глянь — везде взволнованные лица, последние наказы, прощанья.

Тем, кто уходил с Федоровым, тоже нелегко было расставаться с нами. Многие просили товарищей земляков позаботиться о семьях, когда Черниговская область будет освобождена от оккупантов. Другие наказывали отомстить за них виновникам гибели родных. Третьи учили нас с честью встретить Красную Армию.

Всякие времена мы переживали в соединении и привязаны будто были друг к другу немало. Но только теперь мы хорошо поняли это. Я уж не говорю, что мне было тяжело расставаться с Ваней Кудиновым, бывшим вторым номером при моем «Дегтяреве» еще задолго до боя на «мадьярском проспекте»; со всеми боевыми друзьями-подрывниками, с которыми не раз вырывались из лап смерти; с попутчиками из Добрянского отряда, несмотря на то, что мы очень мало встречались. Теперь мне было жаль терять даже тех людей, которых я раньше мало замечал.

И чувствовал я себя незаслуженно обиженным.

Помню, брел я вечером в печальном раздумье по лагерю. Лагерь уже не тот. Целый день комплектовали новые части, Делили боеприпасы, оружие, спорили до хрипоты. И теперь, к вечеру, хотя шум, обиды, беготня к командирам еще продолжались, приказ сделал свое.

Передо мной было уже два лагеря. Один — рейдовый, другой — наш, черниговский.

У костров кое-где сидели еще смешанные группы: дружки и родные, которым предстояло расставание. Они тихонько обсуждали между собой последние доводы, которые можно привести командованию. Впрочем, не все были сдержаны, случалось, иные ругались, даже плакали.

Зато там, где образовывалось скопление федоровцев, свет костров освещал спокойные и, как мне казалось, самодовольные физиономии. Вон сидят рядом два дружка: Павлов и Клоков. Оба уходят. Ни о чем не печалятся. Клоков еще держится ничего, а от Павловн так и несет важностью: будто он самолично по заданию Верховного Главпокомандования будет блокировать Козельский узел.

Я с досадой разглядывал издали людей у костра. Сидели возле него и неизвестные люди: неподалеку от нас дислоцировался отряд Мельникова, верно, его бойцы. Они ведь тоже идут с Федоровым. Двое, впрочем, кого-то мне напоминали. Но кого? Поглядел раз — другой. Нет, не вспомню. Может, случайное отдаленное сходство. Было, конечно, странно, что их двое и напоминают тоже каких-то двоих. Так случается редко.

Потом думаю: мне-то что? Я ж не федоровец. В рейд не иду. Они будут боевыми товарищами другим партизанам, и касаться до них нечего, кто б они ни были. Сейчас надо беспокоиться о другом. О боеприпасах. Итак, нас всего трое осталось; если толу в обрез дадут — совсем труба.

И я пошел к своим — обсудить, как бы нам отвоевать побольше взрывчатки.

Но странная штука: мысль о тех, о двоих, все не отступает, лезет в голову. Мешает. «Кто те двое? Где видел? Когда?» Рассердился на себя и пошел обратно, к тому костру.

Они сидели все там же. Я встал в тени дерева, как разведчик в чужом стане, разглядываю этих двух мельниковцев. Опять не пойму, кто такие. Пожалуй, просто приметил сегодня в дневной суматохе — вот и все воспоминания. Ничего в них особенного нет. Оба бородатые, вернее, сильно обросшие. Свету падает на их лица маловато, черты как следует не разберешь.

Но вот один из них нагнулся, шепнул что-то приятелю, и оба осклабились в улыбке.

И тут-то я разом признал обоих. Признал — и кинулся со всех ног, ломая ветви, разыскивать начальника особого отдела Новикова.

Новиков не сразу понял меня, так я кипятился. Объясняю, что видел вот здесь, сейчас, у нашего костра, сидят братья Месяцы. Подлецы, предатели! Работали в Семеновке. Предали наших людей, казнили семью нашего партизана Чернухи.

Новиков спрашивает:

— Какие месяцы? Что с тобой? Говори спокойнее!

Насилу втолковал, что Месяц — это фамилия, что это два брата. Знаю их, точно знаю как фашистских прислужников.

— Ладно, понял, — ответил, наконец, Новиков. — Ты иди. За тобой скоро пришлю.

Через полчаса я снова вошел в эту же землянку по вызову командира. Братья Месяцы уже были тут. Новиков указал на меня и спросил:

— Знаете этого человека?

— Нет.

— А ведь он ваш — семеновский. Кого же вы знаете? — спросил он. — Назовите еще несколько имен — слыхали, верно, кто из ваших земляков в партизанах?

— Они стали с нахальной уверенностью перечислять. Кого ни назовут — обязательно этот человек погиб.

— Артозеева, случаем, не знавали? — осведомился тут Новиков.

— Как же, — обрадовался Антон Месяц. — Я ему сколько раз обувь чинил. Номер сорок пять.

— Как же! — повторил за братом Григорий Месяц. — Мы с ним друзья. До войны в футбол играли. Погиб, говорят, геройской смертью.

— А в какую игру ты, сволочь, играл, когда семью Чернухи расстреливали! — не выдержал я. — Где сволочь, был? Что делал?..

Братья растерянно посмотрели на Новикова, будто ждали от него защиты. Он спокойно заметил:

— Что же вы не отвечаете? Ведь это ваш друг Артозеев.

Они молчали. Новиков также спокойно обратился ко мне: