Партизанская быль

Правда, я тут же сообразил: какое же впечатление на него должна произвести моя борода? Я рассмеялся. Офицер спросил, что меня так веселит. Я откровенно объяснил. Мы посмеялись вместе. С этой минуты разговаривать стало легче.

Все же неприятное впечатление, произведенное обер — лейтенантом, вернулось ко мне: усач был, видно, трусоват. Он опять заговорил о том, как спасти их от гестапо.

— Мы готовы работать вместе с партизанами, — переводил мне Николай его слова, — потому что у нас общий враг. Мы ненавидим фашизм, Гитлера, проклинаем эту войну. Мы хотим домой. Но скажите, мы можем быть твердо уверены, что вы нас во — время заберете к себе в лес? Нет ничего страшнее, чем попасть в руки гестапо. Там применяют такие ужасные пытки. Лучше погибнуть в бою. Все, что угодно, — только не гестаповский застенок! Если бы мы были на фронте — могли бы сдаться в плен, ведь верно? — с оттенком смущения спросил он.

Слушал я, слушал и понял, что партизана из этого обер-лейтенанта не выйдет. То ли дело был наш Миша! В нем с самого начала чувствовался свой человек. Да он действительно и принадлежал к рабочему люду. А в этом мадьяре не было ничего от простого трудящегося человека. Ни на рабочего, ни на крестьянина, ни на служащего не похож.

Я просил Николая передать обер-лейтенанту, что мы сумеем обеспечить им отправку на самолете в тыл. Вижу — мой усач просиял. Ну и хорошо — пусть они сделают, что могут, а после нам их держать в лесу незачем. Правда, остальные четверо производили гораздо более приятное впечатление. Но они сами выдвинули вперед своего командира. Договариваться приходилось с ним.

В ближайший день я получил по рации одобрение Попудренко. Он дал согласие на связь с мадьярской группой и подтвердил возможность отправки всей группы в советский тыл.

Мадьяры начали действовать.

До взрыва моста дело еще не дошло. У нас не оказалось достаточного количества толу. Бойцы пошли за взрывчаткой в соединение, а пока мы получили возможность взорвать два вражеских эшелона.

Особенно ценным в нашей связи с мадьярами было даже не то, что они допускали подрывников к железной Дороге. Главное — появилась возможность взрывать на выбор. Мы получали сведения, что идут, составы с боеприпасами, и могли точно избирать цель. Взорвать боеприпасы — мечта подрывника.

Когда же мадьяры прислали сообщение, что должен проследовать бронепоезд, — подрывники пришли в восторг. Каждому было лестно принять участие в уничтожении такой серьезной боевой единицы противника. Все хотели идти на эту операцию.

— Надо бы, — сказал начальник подрывной группы Шахов, — как можно дольше оттянуть момент перехода мадьяр к нам. Уж очень здорово они нам оттуда помогают!

— Однако, — заметил ему комиссар Немченко, — нельзя забывать, что мы ответственны за безопасность этих людей. Долго они помогать нам не смогут. Гестапо начнет искать причины наших систематических удач, а мадьярам они и так давно не доверяют. Сколько мы уже видели частей, переброшенных к нам, в тыл, с фронта? Это говорит о возрастающем недоверии гитлеровского командования к своим вассалам. Значит, плохо воюют мадьяры.

— Так-то оно так, — согласился Шахов.

— А раз так, — закончил свою мысль комиссар, — то я предлагаю сразу же после взрыва бронепоезда забрать эту группу мадьяр в лес.

— Помилуйте, Тимофей Савельевич! А как же мост? Главная ж наша цель! — закричал Шахов. — Как раз бы к Первому мая!

— Люди дороже, — просто сказал Немченко.

И было решено не подвергать наших помощников большому риску, сразу после операции с бронепоездом вывести их к нам.

Комиссар Немченко

Не случайно судьба мадьяр была решена словом комиссара. К его мнению прислушивались всегда, и я не раз мысленно благодарил подпольный обком за такой удачный выбор человека.

Тимофея Савельевича не только уважали, но и любили в нашем отряде все: командиры и бойцы, старики и молодежь. И заслужил он эту любовь делом, знаниями и вниманием к людям.

Немченко не принадлежал к числу таких ораторов, которые пламенными речами умеют поднимать людей на большие дела. Этого качества ему не хватало. Но чем больше я наблюдал отношения Тимофея Савельевича с бойцами, тем больше стиль его работы был мне по душе.

Немченко был мастером тихой беседы. Сядет бывало с группой партизан — и польется свободный, откровенный разговор. Толкуют люди о будущем, о настоящем, о жизни, о себе. На первый взгляд покажется, что разговор течет сам по себе. Однако же Немченко незаметно направлял интерес собеседников к благородной цели, вызывал у них желание поделиться глубокими думами.

Сам же комиссар не торопился высказывать свои мысли. Он предпочитал слушать. А слушать он умел; умел так, что люди испытывали большое желание поделиться с ним своими планами, сомнениями, мечтами.