Партизанскими тропами

Огромный черный каравай с хрустящей корочкой быстро уменьшался, да и сало таяло, как на сковородке. А хозяин все расспрашивал нас про фронт, как будто мы могли знать больше, чем он сам. И когда убедился, что ничего нового от нас не услышит, поскреб в затылке и высказал, наверное, самое заветное:

- Может, сразу растерялись наши от неожиданности, а уперлись бы да дружно бросились на врага, то и не пришлось бы вот так, в одиночку, по лесам пробираться?

- Упирались, батя. Еще как упирались! - горячо и напористо возразил Астафьев.

Задетый за живое упреком Юхима, Астафьев рассказывал о первых боях. Он не оправдывался перед этими добрыми людьми, а просто вспоминал и как бы сам себя проверял, так ли вел себя в трудные минуты.

Служил он неподалеку от границы связистом. Его радиостанцию разбомбило, а его самого взрывной волной отбросило в канаву. Когда очнулся, никого своих уже не было, мимо проходила наша артиллерия на конной тяге. Пришлось из радиста превратиться в артиллериста. Целую неделю пробирались по болотам, хотели вырваться из окружения. Но наткнулись на фашистскую автоколонну. Дали по вражине из трех сорокапяток. Уцелел только генеральский "опель", потому что шел позади колонны...

- На середине села, на углу школы, новая власть громкоговоритель приладила, - не унимался старик. - День и ночь хвалятся, как они чай пьют в Москве. А мы же не знаем, где у них кончается брехня.

- Нет, дорогой, до Москвы у них руки коротки! - убежденно сказал Лева. - Пять дней назад мы на одном хуторе слышали голос Москвы. Наши силы собираются в кулак, и скоро фашисты получат свое. Ведь в самом начале почему они прорвались? Просторы у нас огромные. А враг неожиданно навалился железной громадой на наши приграничные части. Подмял и углубился. Но дальше-то уже не катит таким маршем. Скоро наши упрутся, как вы говорите, и дело пойдет по-другому...

- Да я-то что, я не сумлеваюсь. А только у людей руки опускаются. Даже готовый урожай не хотят убирать. Для кого?

- Для себя! - не задумываясь, ответил я. - Надо молотить и прятать зерно, как это сало.

В большой русской печи с веселым треском горели дрова. Хотелось, конечно, обсушиться, обогреться. Но я спросил, кто в селе теперь хозяйничает.

- Да два мироеда, - ответил Юхим. - Один бывший кулак, а другой вор, освобожденный немцами из барановичской тюрьмы, дерутся за место старосты в селе.

- Вот их вам и надо бояться прежде всего. Узнает кто из них, что вы дали нам приют, и донесет завтра же, чтобы выслужиться. Так что мы лучше пойдем. Спасибо вам, что накормили и обогрели.

- Ах, зозюлечки мои, и куда ж вы в такую мокроту! - чуть не со слезами взмолилась хозяйка. - Да в такую погоду добрый хозяин собаку из дому не выпустит!..

Хозяйка вдруг остановила Евсеева, который вперевалку, медвежьей походкой шел к двери.

- Куда ж вы пойдете в такой рваной гимнастерке? Коли сушиться некогда, то я вам дам Юхимову рубаху.

Грузный, на голову выше всех нас ростом, сержант Евсеев остановился перед женщиной и, виновато улыбаясь своей добродушной улыбкой, сказал тихо:

- Рубашку нельзя мне надевать, я военный, пойду в гимнастерке уж какая есть.

- Да что ж то за гимнастерка! Все плечо голое! На сучок чи на чо напоролись?

- На штык фашистский, - коротко ответил Петр.

Хозяйка только руками всплеснула и потребовала еще задержаться, пока заштопает гимнастерку.

- О-о, нас если начать штопать, то хватит на целые сутки, - воскликнул я, однако посоветовал Петру снять гимнастерку и отдать в ремонт. А Баранова послал постоять за дверью на всякий случай.

Хозяйка скомандовала Евсееву:

- Раздевайтесь!

Тот неловко протянул свои огромные плотничьи руки:

- Дайте мне что-нибудь прикрыть спину на то время.

- Да что она у вас, такая мерзлячая? - удивилась хозяйка.

- Не то... - уклончиво ответил Петр и, сняв гимнастерку, под которой больше ничего не было, подал ее хозяйке.

- Бож-же мой! Что это у тебя? - испуганно вскрикнул хозяин, когда увидел спину сержанта.

- Это гитлеровцы правду выколачивали из меня шомполами, - криво ухмыляясь, ответил Петр.

- Да вы смотрите, люди добрые, живого места нету на этой спине! продолжал возмущаться Юхим. - Рубец на рубце.

Мы-то знали, какая у Петра спина...

Попал Евсеев в нашу группу так. Несколько дней мотались мы по лесу в надежде найти своих. Однажды Лева Астафьев, возвратившись из деревни, в которую ходил, чтобы расспросить дорогу, доложил, что немцы в этом районе прочесывают леса, ловят оказавшихся в окружении бойцов и отправляют в лагеря военнопленных. Вскоре мы услышали стрельбу в разных местах и направились в глубь леса, чтобы выйти из опасной зоны. Вдруг на небольшой полянке в кустах увидели человека. Он сидел полусогнувшись, глубоко задумавшись, на плечах его была рваная, окровавленная гимнастерка, на голове выцветшая фуражка, на ногах кирзовые сапоги. Я подал знак окружить незнакомца.

- Кто такой? - спросил я строго.

- Не стреляйте, братцы, я свой. Убежал от немцев.

Я внимательно посмотрел на него. Мне показалось, что этот человек пережил что-то страшное, и стало даже неловко перед ним. Мы опустили винтовки.