Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта

— Наташа, мы сейчас уходим из госпиталя. Прежде чем расстаться с вами, я хочу вас попросить вот о чем. Если ваша местность в скором времени будет освобождена нашей армией от немцев, то, пожалуйста, напишите вот по этому адресу моим родителям, что я еще был жив и лечился здесь в госпитале и что ушел на север, будучи здоров. Вы этим сделаете большое для меня дело.

Наташа молча взяла из моей руки бумажку с адресом родителей, а затем тихо, с дрожью в голосе, промолвила:

— Для вас, Володя, я обязательно это сделаю, — а затем, отвернувшись от меня, тихо заплакала.

Как потом я узнал, уже после войны Наташа выполнила свое обещание и сообщила все, что знала обо мне, моим родителям, которые уже получили из военкомата «похоронную» и горько оплакивали своего сына и брата. Для моих родителей это письмо Наташи было огромной радостью. Они узнали, что я еще был жив. Особенно была рада этому сообщению моя мама. Письмо Наташи было очень скромным и без обратного адреса, поэтому ни я, ни мои родители, к сожалению, не могли в то время поблагодарить Наташу.

Было около 12 часов дня, когда мы, распрощавшись с госпиталем, отправились в неизвестность. Шли мы очень медленно, особенно тяжело было нам с Андреем идти на раненых ногах. Но день был солнечный, очень тепло, даже жарко. И очень радостно на душе, тем более что мы были уже почти здоровы и на свободе. Настроение у нас приподнятое.

Куда же мы шли? Перед уходом из госпиталя я советовался со многими местными жителями. Сначала я думал идти на юг, в сторону фронта, и там перейти к нашим воинским частям, обороняющим Кавказ. Но местные жители категорически не советовали мне идти в горы, где сейчас проходит линия фронта. Они говорили так: «Человек, не знающий гор, пройти даже в мирное время не всегда сможет, а тем более сейчас, когда там проходит линия фронта». Кроме того, они считали, что сейчас немцами особенно сильно разжигается национальная рознь, и всякий русский может оказаться в плену у горцев, и даже выдан немцам.

Я был в большом затруднении, куда же идти. Но, наконец, я решил, и мой окончательный план — идти в сторону Москвы, надеясь где-то на своем пути встретиться с местными партизанами и вступить в их отряд.

Хотя идти к Москве было очень далеко и на больных ногах скоро не придешь, но молодость и уверенность в своих силах воодушевляли меня. У моего друга Федора был план идти к себе, в Тульскую область, а у Андрея — в Харьков. Пока мы пошли все вместе вдоль железной дороги, по которой я шел в Отрадокубанскую, будучи раненым, с двумя своими товарищами в августе месяце. Часа через три мы дошли до того хутора, где я находился два дня, когда был ранен. У местных жителей я узнал название его. Это был хутор Дорожки. Я попросил своих товарищей обождать и побежал в сторону дома, где меня так тепло больше месяца тому назад встретили хозяева. К моему сожалению, дома никого не было. Я зашел во двор и нашел то место, где спрятал папку с комсомольским билетом и письмами. К моему огорчению, их там не оказалось. Кто-то, видимо, нашел эту папку и все уничтожил. Огорченный этой потерей, я вернулся к своим товарищам, но об этом им ничего не сказал. Молча мы снова двинулись в путь. Только к вечеру, сильно изнуренные и чуть ли не падающие от усталости, мы добрались до Гулькевичей. В местной управе мы обратились к старосте, которому показали наши «удостоверения».

Немецкие орлы на наших «удостоверениях» немедленно оказали свое действие на этого старосту. Он разместил нас на ночлег к местным жителям. Мы с радостью убедились в том, что наши «документы» оказывают сильное воздействие на немецких прислужников.

Утром мы снова побреди дальше, в направлении Кропоткина. Теперь нам с Андреем идти было еще труднее, чем вчера, так как за ночь наши больные ноги сильно отекли и давали себя знать. Перед нами стояла трудная задача как перейти реку Кубань. В Гулькевичах от местных жителей мы узнали, что в Кропоткине немцы навели временный понтонный мост через нее и тщательно его охраняют. Поэтому мы очень боялись идти на этот мост, страшась, что там нас могут задержать немецкие солдаты и отправить в лагерь военнопленных.

С опаской мы подходили к Кропоткину. Этот город частично был закрыт от нас небольшой горой, которая стояла слева от дороги, по которой мы шли. Как только мы вышли из-за горы и перед нами открылся вид на город, то неожиданно столкнулись с солдатами, одетыми в немецкую форму. Они занимались строевой подготовкой на лугу у реки. Увидев этих солдат, мы сразу в нерешительности остановились, не зная, что нам делать. Нашу растерянность обнаружил один из солдат, который находился неподалеку от нас. Он подошел и неожиданно обратился к нам на довольно чистом русском языке:

— Вы что тут делаете, хлопцы?

Слова обращения к нам на русском языке нас как-то подбодрили, и я спросил солдата:

— Скажите, как нам пройти в Кропоткин?

— Да очень просто, по понтонному мосту, — ответил этот солдат, но, чувствуя, видимо, наше замешательство в том, что разговаривает с нами по-русски, он объяснил: