Партнеры по преступлению

— Прекрасная игра, — сказал он, — но все равно не пойдет. Мы смотрели под кроватью, а надо было смотреть в ней. Помню, в детстве сам так частенько прятался. Ложишься поперек кровати, прикроешься одеялом, и — готово: ни дать ни взять диванный валик. И сундук наготове, чтобы вынести потом тело. Только на этот раз мы оказались быстрее. Вы вкололи Таппенс наркотик и спрятали ее, потом ваши сообщники из соседнего номера связали вас, и — признаю — мы проглотили эту историю как миленькие. Но, когда начинаешь все это обдумывать — последовательно и методично, — понимаешь, что невозможно накачать человека наркотиком, переодеть его в чужую одежду, связать свидетельницу, переодеться самому — и все за пять минут. Физически невозможно. Медсестра с инвалидом были обманкой. Мы должны были броситься по их следу, предварительно посочувствовав несчастной миссис Ван Шнайдер. Эванс, помогите леди сползти с кровати, ладно? Надеюсь, пистолет у вас с собой? Хорошо.

Визгливо протестующую миссис Ван Шнайдер изъяли с насиженного места. Томми скинул одеяла и отшвырнул диванный валик.

Таппенс, с закрытыми глазами и восковым лицом, неподвижно лежала поперек кровати. На миг Томми стало очень страшно, но потом он заметил, как грудь Таппенс едва заметно поднялась и опустилась. Она была в беспамятстве, но жива!

Томми повернулся к Альберту и Эвансу.

— А теперь, мосье, — театрально объявил он, — финальная сцена!

И, неожиданно протянув руку, сильно дернул за тщательно уложенные волосы миссис Ван Шнайдер.

Они остались у него в руке.

— Как я и думал, — сказал Томми. — Номер шестнадцатый!

Только через полчаса Таппенс открыла наконец глаза и увидела склонившихся над ней врача и Томми.

Над событиями последующих пятнадцати минут милосердие требует опустить завесу молчания, но по прошествии этого времени доктор удалился, поделившись с Томми уверенностью, что больше бояться нечего.

— Mon ami, Гастингс, — горячо проговорил Томми. — Как же я рад, что вы живы.

— Мы поймали номера шестнадцатого?

— Конечно, я раздавил его как яичную скорлупу. В общем, его взял шеф, что совершенно одно и то же. Маленькие серые клеточки! Кстати, я повышаю Альберту жалованье.

— Расскажи мне все.

Томми, опустив некоторые не делающие ему чести детали, живописал ей все последние события.

— Ты, наверное, безумно за меня переживал, — слабым голосом посочувствовала ему Таппенс.

— Да не особенно. Нужно было сохранить ясность мышления, ты же понимаешь…

— Лжец, — отметила Таппенс. — На тебе до сих пор лица нет.

— Ну, дорогая, возможно, самую капельку я действительно беспокоился. Послушай, мы ведь бросаем все это, правда?

— Конечно.

Томми облегченно вздохнул.

— Я рассчитывал на твое благоразумие. После такого шока…

— Шок тут ни при чем. Ты же знаешь: со мной такого просто не бывает.

— Резиновая косточка: пожизненная гарантия прочности, — пробормотал Томми.

— Просто теперь у меня появилось занятие получше, — сказала Таппенс.

Томми подозрительно посмотрел на нее.

— Я запрещаю тебе это, Таппенс.

— Не получится, Томми. Закон природы!

— Эй! Ты, собственно, о чем?

— Я говорю, — ответила Таппенс, — о Нашем Ребенке. Теперь жены не шепчут. Они кричат. Наш ребенок! Томми, ну разве это не чудесно?