Парус и буря

Халиль, закрыв глаза, медленно отхлебнул несколько глотков чаю. Когда он открыл глаза, они были красными. Видно, он много выпил. От него пахло араком, нижняя губа отвисла. Казалось, он не в состоянии и слова вымолвить. Но моряки знали, что, когда Халиль выпьет, он рассказывает особенно увлекательно и вдохновенно.

Сегодня же Халиль определенно был не в духе. Он только вздыхал и время от времени повторял:

— Бутрос… Бутрос…

Так звали его сына. Это имя не сходило с его языка. Оно вмещало для него весь мир. Бутрос был его помощником, надеждой, гордостью. Хал иль ничего не жалел, чтобы вырастить и выучить сына. Учеба давалась ему легко. Когда Бутрос успешно закончил начальную школу, Халиль, сияющий и счастливый, ходил из дома в дом, похваляясь: «Мой Бутрос получил свидетельство! Запросто получил, без всякого труда. А читает книги, будто глотает их…» Бутрос поступил в среднюю школу, Халиль не мог нарадоваться на своего Бутроса. Сын вытянулся, стал еще красивее — почти мужчина. И вот какой-то пьяный француз на автомашине задавил его. Халиль не находил себе места от горя. Думали, что он сойдет с ума. Все время говорит только о своем сыне. Говорит и плачет навзрыд. Каждый день собирает цветы и несет на могилу сына. С тех пор, о чем бы речь ни заходила, Халиль всегда упоминает имя Бутроса. Призывает его как свидетеля. Клянется даже его именем.

Халиль — высокий, даже статный — с тех пор стал сутулиться все больше и больше, будто стесняясь своего роста. Когда он выпивал, его толстые губы отвисали, лицо и глаза становились красными. Но дара речи никогда не терял. Часами мог он рассказывать всякие рыбацкие истории и небылицы, да так красиво и складно, что порой трудно было понять, где кончалась правда, а где начинался вымысел.

Рядом с Халилем устраивался Ахмад — самый молодой рыбак, почти еще мальчик. Потягивая маленькими глотками чай, он готовил наживку для завтрашней ловли. Чай пил он всегда медленно, умудряясь просидеть с одним стаканом весь вечер. Да и чашки кофе ему хватало надолго — он дожидался, пока кофе не станет совсем холодным.

— Да, рыбной ловлей не прокормишь семью, — пожаловался Абу Фадал, который ловил обычно сетью.

— Я вчера как вкопанный просидел весь день и ничего не поймал, — включился наконец в разговор Халиль.

— А ветер вчера дул с востока? — спросил Ахмад.

— Нет, с запада.

— Почему же не клевало?

— Видно, не повезло.

— Надо было бы мне прийти на твое место! — сказал кто-то из рыбаков, явно подтрунивая над Халилем.

— Ты что хочешь этим сказать? — сразу насторожился Халиль.

— То, что сказал. Ты просто не умеешь ловить.

— Это я-то?

— Да, ты. А кто же еще?

— Нет, ты слышишь, Абу Фадал? Ну разве это справедливо?

— Да бросьте вы! Как дети. Моря вам мало, что ли? В ловле, как ты говоришь, бывает — везет, а бывает — и нет. На все воля аллаха. Я вчера тоже растянул сети от входа в порт до Хадары, а вытянул всего три окунька. Отнес их домой. А хлеба пришлось в долг взять у пекаря Ибн Баира. Ничего не поделаешь — не повезло. А вот сегодня зато аллах, видно, сжалился. Поставил сети около форта. На какой-нибудь час — не больше. Вытаскиваю — полные рыбы. Как тут не скажешь: хвала аллаху! — При этих словах он простер вверх руки. — Уж такая наша жизнь — сегодня сыт, а завтра бит, — заключил он.

— Да, — подтвердил Халиль, — такая наша жизнь.

— Жизнь? — отозвался другой моряк. — Разве это жизнь? Чаще бит, чем сыт. Одни только беды и страдания. Будь она проклята, такая жизнь. Да простит меня аллах за эти слова. А может, это ремесло наше такое проклятое. Вместо счастья аллах нас терпением наделил. Другие, особенно те, что побогаче, не выдержали бы такой жизни, руки бы на себя наложили.

— Да, они и так с жиру бесятся и жизнь самоубийством кончают. Слышали небось о дочке Милу?

— Это которая утопилась? — уточнил Ахмад. — Так она, говорят, от несчастной любви…

— Я своими глазами видел, клянусь Бутросом! — опять вмешался в разговор Халиль. — Даже искупаться из-за нее в море пришлось. Я как раз на осьминогов охотился около той скалы. Уже было темно. В одной руке фонарь, в другой — острога железная, а за спиной — посудина пустая. Увидел осьминога, навел фонарь, острогой его хлоп, и только я было собрался его схватить, а передо мной в море что-то как плюхнется. Потом вынырнула чья-то голова и исчезла. Опять вынырнула и снова исчезла…

— Ну, ты, конечно, испугался, пятки в руки и бежать…

— Я? Бежать? Клянуть Бутросом — я точно прирос. Не к лицу моряку от моря бежать. Я весь берег наш знаю, исходил его вдоль и поперек. На своем веку чего только не повидал! Однажды такого осьминога видел — зверь! Целая тонна!

— Прямо-таки тонна?

— Ну, может быть, полтонны.

— Хватил!

— Пускай четверть тонны.

— Все равно много!

— Ну, пятьдесят килограммов вас устраивает?

— И это много!

— Да ну вас к чертям! — взорвался Халиль. — Не буду больше никогда вам ничего рассказывать! Зубоскалы!

— А может быть, все-таки, дядя Халиль, кило или полкило?

Все дружно захохотали. Ахмад даже со стула свалился, пролив свой недопитый чай.