Парус плаваний и воспоминаний

Только бы рассеялся туман при подходе к Авачинской губе! Еще бы, как об этом не беспокоиться! Что сказали бы вы, если бы с трудом добывши билет на желанное представление в театре, вдруг оказались бы перед опущенным занавесом: «Извините, пожалуйста, некоторые сцены спектакля сегодня будут пропущены, посидите так»…

Уже на борту теплохода в кипении первых знакомств понял я, сколько людей по всей стране — от Минска до Еревана, от Еревана до Архангельска и Хабаровска — остались без желанных путевок. Круиз по нашим дальневосточным морям из семьи Великого океана успел стать одним из самых заманчивых для самых заядлых туристов. (Круиз — модное словечко, образовавшееся просто-напросто от искаженного английского cruise — крейсировать.) На его маршруте бархатные бухты и оленьи совхозы Приморья; еще недавно устрашавший и угрюмый Сахалин; призрачно далекий Магадан — рука, протянутая к золотому блюду Колымы и Чукотки; старейший русский порт на Тихом океане Петропавловск на огненной Камчатке; якорные стоянки в виду рыбацких городишек и пешие прогулки к кратерам вулканов, в бамбуковые заросли Курильских островов.

В Приморье щедрое лето дышало на самые щеки, здесь говорят: макушка лета. Кое-кто уверяет, что ему даже посчастливилось видеть в тайге под краснокорыми стволами кедров, под листьями роскошных папоротников, стебли женьшеня. Не знаю, как насчет женьшеня, но в оленеводческом совхозе-заповеднике в бухте Сидими многие видели незабываемую сцену снятия пантов молодых оленей. Зрелище, редкое по своей трагической красоте. Стада пятнистых оленей ходят вольно по заповеднику. Но наступает срок, и партию животных загоняют в панторезки.

Вот олень, зажатый в деревянном станке, взвыл, закричал, еще одно быстрое движение пилы — и плюшевые рожки в руках мастера — добавок ко многим тоннам пантов, снятых прежде. Грациозное животное освобождено. Олень — уже без рогов, — торопливо стуча копытцами, выкарабкивается из станка, в глазах его боль и удивление, и вдруг с неожиданной мощью, с грацией совершенной он прыгает, перелетает к открытым воротам — и нет его…

В спокойном волнении широкого моря утихают чувства бурных впечатлений, приходит размышление. Все приходит в назначенное время.

И все-таки кое-кто жадничает, просит капитана так рассчитать курс дальше, чтобы нас хотя бы слегка обмахнуло крыло тайфуна, шутят: «Ведь вот зажал Каролину, зажмет еще, не выдаст ни тайфунчика, ни шторма». Каролина — это имя тайфуна. По японскому обычаю, всякий тайфун получает свое имя.

Напрасно ропщут. Все, что обещано, выполняется строго. И капитан, и директор круиза, молодой хлопотливый Алекумов, с глазами, покрасневшими от бессонницы, недавний моряк, которого все мы успели полюбить, — оба они очень хотят, чтобы все остались довольны. И только пронзительно холодные, летучие туманы Охотского моря или тепловатые, липкие, пожирающие лак и сахар, изгоняющие пчелу туманы от берегов Японии — безжалостные туманы этих широт — то и дело норовят скрасть закаты и восходы, суровые и лучезарные дали, просторные и уютные бухты, города, вулканы…

Черноглазый, волосы бобриком, радушный капитан Михаил Зингерман лишен тяжеловесной импозантности старых седых капитанов, к которым, кстати сказать, он и меня учил относиться с великим почтением. Может быть, и на самом деле говорить об этом не остроумно, но все-таки его не увидишь с трубкой во рту, не услышишь хрипловатый капитанский окрик. В его манере разговаривать с пассажирами иногда проскальзывает даже нотка застенчивости, но он неизменно располагает к себе простотой и прямодушием, доброй озабоченностью. А сколько у него других забот, кроме как о самочувствии пассажиров! На корабле все сводится к капитану — с трубкой он или без трубки, — и как-то я высказался на этот счет.

— Моряк идет по морю, как по местности, — ответил мне капитан. — Под ногами течения, мели и глубины, но сторонам ветры, камни, берега. Иногда я чувствую ход корабля, как свою походку. Поворот — и он ощущается всем телом. Вот вы, — говорил мне капитан. — смущены. Без трубки — как будто и не капитан… Ну, ну, я шучу, не подозреваю вас в такой банальности. А всегда ли справедливо стыдиться того, что кажется банальностью?

Этот интересный разговор мне хочется передать, потому что он имеет прямое отношение к делу. Капитан говорил мне:

— Вот вы, пишущие люди, время от времени отправляетесь на «поиски героя». Это разве не банально? Но и за этой банальностью все-таки стоит потребность жизни. Вы говорите: выражение «поиски героя» не совсем точно, ищут обновленное чувство жизни. Верно! И нам хочется, чтобы так чувствовали пассажиры. Все читают книги, а сами говорите, что не всегда умеют читать. Вы хотите видеть книгу до самой глубины, так надо и путешествовать и с удовольствием, и с пользой, с мыслью. Вон сколько молодежи! Пусть научатся не только что-то чиркать в путеводителях, вот бы еще размышлять им, вот это бы хорошо!

Вот каков наш капитан! Так что ему, думаю, позволительно и отшучиваться на банальную просьбу иной дамы пройтись об руку с тайфунчиком Каролина.