Парус, ветер и любовь (сборник)

Ей нравился его бархатный баритон, выговор мягкий, и некоторые звуки поражали своей энергетикой, магнетизмом. По голосу она думала, что он намного старше её, но он сказал, что ему сорок восемь лет. Она не стала ему говорить о своих предположениях. Мирра просто влюбилась во всё, что в нём есть. И если бы он позвал её на край света, то она, не задумываясь, в эту же минуту, отправилась бы! Такого с ней ещё никогда не было.

«Наверное, я скажу ему, что люблю его и только его, и буду всегда любить, несмотря ни на что, нужна, не нужна ли ему! Это неважно! Главное — я люблю! И это моё счастье! Это подарок судьбы, случай!» — всё время думала об этом Мирра.

Каждая женщина ждёт своего счастья. Своего часа любви именно с одним, только с ним, который где-то обязательно есть. И не всегда его встретишь. А тут ей казалось, что ВСЁ — ЭТО ОН!!! А может быть это долгий прекрасный сон? Но никак не могла решиться сказать ему об этом.

Они не переступили порог панибратства. По-прежнему называли друг друга на «Вы». Мирре всегда трудно перейти на простое «ты». И Кястутис не торопился.

Он уже немного поостыл к этому общению. Виртуальность есть виртуальность. Она же ничем не закреплена. Это как дуновение ветра, которому свойственна лёгкость, воздушность. И так же легко может улететь.

Как-то Кястутис сказал Мирре, что в общем-то уже все это ему надоело и надо закончить с песнями. Он уже тяготился этим общением, но не решался резко оборвать, боялся обидеть хорошего человека, но утомлялся очень. Не знал, что говорить, что писать. И они пересылали друг другу только смайлики.

Она ему — солнышко, что означало в её представлении «Ты — солнце моё», а он ей цветочек в знак благодарности за постоянство. Он стал совсем редко писать. И тогда Мирра решилась и записала целый альбом своих песен в своём исполнении и переслала ему адрес, где помещён этот альбом и написала, что это подарок ему. Ответа долго не было. Она решила, что он не прочитал сообщение, и отправила ещё раз. На этот раз он ей написал довольно кратко, холодно и обидно.

Подарок принять не может. Ему ничего не понравилось, и просил больше его не беспокоить. И назвал её «нескромной обывательшей с испорченным вкусом» и ещё много обидных слов.

Мирра читает и не верит своим глазам. Щёки запылали огнём, дыхание перехватило, минут тридцать она была, как окаменевшая.

И отвечает ему:

«Прочитала Ваше назидание, полное презрения и отторжения и, Кястутис, больше Вы меня не увидите и не услышите. Просто Вы меня не так поняли или, вернее сказать, вообще не поняли. Будьте счастливы и спокойны. Удачи».

Несколько дней Мирра ни спать, ни есть, ни думать ни о чём не могла. Работа не продвигалась. Со всех сторон «шишки» на неё падали по поводу работы, а она приходила домой, заворачивалась в одеяло, пытаясь согреться. И молчала. Внутри поселился холод, который не покидал её.

Она представляла себе серое Балтийское море в холодный штормовой день, когда волны безжалостно налетали на берег и смывали с него всё, что могли захватить.

Молчала и всё думала, думала, почему же так вдруг резко. Неожиданно. Пыталась понять, что случилось? Она же ничего в ответ не просит! Она просто выразила свои чувства! Почему такая реакция!?

«Возможно, я ему очень надоела своей навязчивостью, постоянным вниманием. Он от этого всего утомился, и уже не может ни слышать меня, ни видеть мои обращения. И мой голос его раздражает. Его от меня тошнит. А я так привыкла к общению с ним, мне так дорого всё это. Мне не надо было перешагивать запретную черту».

Навязчивость — это очень плохо, да, она знала. Но где-то ей показалось, что он не против общения по делу и даже просто так — для души. И Мирра была бесконечно рада этому. Но, видимо, ошиблась. Желаемое приняла за действительное. И она ему написала:

«Мои плохие „песни“ — это не совсем о Вас, это просто о моих впечатлениях по жизни. Я же тоже когда-то любила и была любима взаимно, и страдала, и переживала, и радовалась каждому дню. Вот по памяти записала. Просто встреча с Вами вдохновила меня передать это песнями. Кястутис, не сердитесь на меня, не раздражайтесь, я ничего плохого не сделала. Что ужасного я сделала? Все пишут в своих стихах-песнях про свои чувства открыто. А я должна молчать?»

И он опять написал ей, что ему этого ничего не нужно более. И что ему «есть с кем говорить о любви, и Вы мне очень мешаете».

Опять Мирра думает о том, что он же сам был не против общения, пел ей, присылал свои записи песен! Ведь это было! Для чего? Чтобы потом так оскорбить, унизить и всё уничтожить?! Несколько дней Мирра была, как в агонии. Жар сменялся ледяным холодом, не отпускал её. Жгло холодом везде: на сердце, в душе и во всём теле. И забыть это всё никак невозможно, и не слышать его и не читать его записок, даже таких обидных, нет сил.