Пасадена

По полотнищу стучало уже очень сильно, и Линда подумала, что пошел еще и град. Она дрожала, и Уиллис по-дружески тер ей спину, чтобы согреть. Их тела все время соприкасались — то грудью, то бедрами, то коленями, то холодными щеками. Сине-голубое пламя садовой жаровни горело сильно и ровно, внутри Линды поднималось тепло, ей хотелось спать, она слышала, как Уиллис говорит что-то вроде: «Хорошо, что вы здесь», думала, что да, это очень хорошо, и почему-то не понимала, кого он имеет в виду, ее или Лолли, которая все так же сидела в качалке и читала новости, переворачивая страницы запачканными типографской краской пальцами. Пластинка закончилась, и музыка уступила место ночным звукам. Дождь накатывал волнами, и ей вспомнилось, как она просыпалась по ночам и слушала прибой, а в соседней кровати спал Зигмунд. Громыхнул гром, они с Уиллисом испугались от неожиданности, прижались друг к другу, и от Уиллиса к Линде как будто что-то передалось, что-то такое же неощутимое, как электрический ток или порыв ветра, что-то почти невидимое глазу, но совершенно реальное. Иголка царапала по пластинке, Лолли поднялась, поставила другую и сказала: «Моя любимая». Сливочно-мягкий мужской голос пел о вечере, когда он нашел свою любовь: «Там, в небесах! Там, в синечерных небесах!» Линда никогда не слышала этой песни, но она была очень красива, и Лолли, видимо, понимала, что на лице у нее написано удовольствие, потому что сказала:

— А чего бы нам не станцевать? Ну его, этого старичка Уиллиса!

Девушки закружились по лоджии, по очереди ведя друг друга, мелодия сначала была медленной, потом перешла в рваный, головокружительный ритм, а следующей песней стала виргинская кадриль. Кожа у Лолли была холодная, вблизи она казалась одновременно юной и старой, было легко представить себе, что лет через шестьдесят она почти совсем не изменится, — может, только волосы станут белоснежно-седыми.

— Вы хорошо танцуете, — польстила она Линде, и это прозвучало как-то уж очень слащаво, — как-нибудь приходите, поучите меня.

Линда ответила, что научилась танцевать, глядя на своего брата.

— Он ходил на танцы на шелковую фабрику, — пояснила она.

Девушки замолчали, потому что играла пластинка и стучал дождь.

Полотнища тихо подрагивали, ветер старался сорвать их с крючков, Линда волновалась, что для декабря дождь льет слишком сильно. Как там дела на ранчо? Успели закрыть деревья?

— Я спущусь вниз, проверю, как там дела, — сказала она.

Уиллис полулежал в кресле-качалке, зажав сигару в уголке рта.

— Мы просто молимся на такие вечера. В горах снег выпадет, — бросил он.

Лолли возразила:

— Ты знаешь, Уиллис, Линда, наверное, права. Может быть, тебе нужно спуститься вниз, проверить, за всем ли присмотрел Брудер…

Но не успела она договорить — сердце не успело стукнуть даже один раз, — как одно из полотнищ распахнулось и на лоджии появился Брудер в мокрой, прилипшей к спине рубашке. Это было так неожиданно, что Лолли ахнула и они с Линдой отпустили друг друга, как будто их застали на месте преступления.

— Одевайтесь, — без лишних разговоров бросил Брудер; лицо у него было спокойное, но серьезное, и, если бы музыка к тому времени не замолчала, он, казалось, мог бы остановить ее одним взглядом.

С бровей ему на глаза падали капли дождя. Он увидел то, что и ожидал, — опущенную на пластинку ручку граммофона, разбросанные по полу газеты Лолли, дыхание Уиллиса, отдававшее шампанским, потертые от танцев плитки пола; все здесь было знакомо и привычно, кроме Линды. Он заметил вышивку у нее на платье и что волосы у нее аккуратно уложены, — наверное, увидела фотографию в каком-нибудь журнале Лолли. Розовые щеки Линды, особый, маслянистый блеск ее глаз выдавали, что и она пригубила шампанского. Если бы ледяной дождь не лил так сильно, он отругал бы ее. Но с каждой минутой на ранчо пропадало все больше деревьев, а о земле он заботился так же, как обо всем другом; он твердо знал, что именно земля и есть будущее, их будущее, поэтому разговор с ней мог и подождать. Ему было больно, но эту боль, как всегда, можно было отложить.

— Все замерзает, — сказал он. — Нам нужна помощь.

Тропа с горы превратилась в поток жидкой грязи, полутонный грузовик Брудера начал скользить по ней, Брудер с Уиллисом выскочили из машины, чтобы проверить дорогу, и оставили Линду за рулем. Они велели ей попробовать завести машину еще раз, и когда она отпустила тормоз и выжала сцепление, то испугалась, что грузовик соскользнет с дороги и перевернется. Даже в темноте на грязи ярко сверкали кристаллы льда, и дорога походила на темную медленную реку. В конце концов она вылезла из машины, сказала, что они только теряют время, и все втроем они пустились бегом вниз по склону, неуклюжие в своих плащах; изо ртов у них вырывались целые облака пара.

Сзади послышалось:

— Подождите меня!