Пасадена

— Я уже рассказывал: я был на автобазе, и вот однажды ночью выстрелы затихли. К тому времени, как вы понимаете, засыпал я уже с трудом. И всю жизнь потом, признаться, уже не спал ни одной целой ночи. Был лунный вечер в конце лета, и я поднялся, взял винтовку и вышел прогуляться. Если бы я сказал вам, что вышел просто так, без всякой цели, то солгал бы. Было уже очень поздно, «стервятники» появлялись ближе к полуночи, но я все равно пошел посмотреть. Я прошел по тропинке, спустился к ручью, но никого не находил. Шел я почти час и уже отчаялся найти одного из мужчин с его девушками, подбрасывал монетки в кармане и говорил себе — оставлю их про запас, до следующего вечера. Небо было темно-синее, точно океан, луна еле светила сквозь густые ветки; ночь была какая-то особенная, успокаивала меня, и я совсем позабыл о своих всегдашних страхах. Пришло в голову, что битва, которая громыхала столько дней, все-таки закончилась и теперь и в нашу глухомань придет мир. Я шел, размышлял и надеялся узнать хоть что-нибудь. Линия фронта была совсем рядом, и я прикинул — надо пройти где-то с полмили, и я найду какую-нибудь подсказку: брошенную амуницию, стреляные гильзы, порванные, вонючие обрывки ремней, куски плоти, бледные, хорошо видные, как хлебные крошки на черной тропинке.

Лес становился все гуще, я уже продирался сквозь низкие ветки, наступал на мягкие листья папоротника, иногда под ногой трещал сушняк, и эхо треска пугало меня; тогда я останавливался, всматривался в серебристую темноту — нет ли там кого. Но там никого не было, я шел себе и шел и понял забавную штуку: как только сознаешься, что тебе страшно, страх начинает куда-то уходить и ты чувствуешь себя так, как будто сумел наконец набросить седло на спину молодого, необъезженного коня.

Я шел дальше и минут через пятнадцать заметил, как что-то движется в чаще деревьев. Шевелилось что-то маленькое и темное, я сначала подумал — медведь, но тут же сообразил, что всех медведей вдоль линии фронта давно уже поубивали. Потом я заметил другую фигуру и еще одну, но в темноте их было трудно различить, а если невнимательно вглядываться, то и вообще можно было не заметить. Ну, вы-то бы заметили, конечно; я тоже их засек и упал на колени. Я не сразу сообразил, что они там делают, но вдруг увидел, как одна из фигур отодвинулась от двух других, отошла подальше в лес и уселась на упавшее дерево. Вскоре загорелся огонек спички и до меня донесся запах табачного дыма.

Я не знал тогда, чему я стал свидетелем, но крепче сжал винтовку и подумал — не надо бы мне этого видеть. Вдалеке светил огонек, разгораясь, когда курильщик делал затяжку. Две фигуры стояли в стороне, прижимались друг к другу и делали какие-то неясные движения; понять, что это такое, было совершенно невозможно. Вдруг одна фигура упала прямо на мох, на нее навалилась другая, по лесу понеслись крики, мольбы о пощаде, и тут я услышал голос.

Кричала девушка; то по-французски, то по-немецки она повторяла: «Пожалуйста, пожалуйста… Не надо, не надо!» Я подошел поближе, под ногой треснула ветка, крики и сопение прекратились, стало совсем тихо, и мне показалось, что во всем мире только и есть живого что огонек курильщика. Я стоял не двигаясь, фигуры в темноте тоже не шевелились, и после долгой паузы мужчина сказал по-немецки: «Да нет там никого». Вскоре девушка снова заголосила, я расслышал ее французский акцент и только тут понял, что я вижу.

«Стервятники» бродили вдоль линии фронта со стороны союзников, но точно такие же «стервятники» были и у немцев, и в какой-то момент я пересек черту, потому что в последние месяцы войны фронт передвигался то туда, то сюда, и в лесу были такие места, что не сразу разберешь, кто здесь хозяйничает. Вот на такое место я набрел и увидел, как «стервятник» продает немцу французскую девчонку.

Сердце стучало как бешеное, но я не удивился. Я ясно понимал, что лицом к лицу столкнулся с врагом. В каком-то смысле каждый солдат ждет этого момента, я мало-помалу шел вперед, раздвигая руками ветви, и каждый раз, когда под ногой хрустел сучок, я начинал молиться Богу, чтобы немецкий солдат ничего не услышал. Но теперь уже он насиловал девушку что было сил и не обратил бы внимания ни на что на свете — он сопел, кряхтел, ухал так, что от страха, наверное, поразлетались все окрестные совы. Я знал, что времени у меня немного, и вскоре оказался ярдах в десяти от покрытой мхом лужайки посреди леса.