Пасадена

— Да, красивая, — ответил он как-то отстраненно, словно на миг мысли его унеслись куда-то далеко.

Блэквуд хотел пожать ему руку на прощание, но Брудер сидел не шевелясь, уставившись стеклянным взглядом в стену. Он ничего особенного не рассматривал: Блэквуд стоял рядом и слышал, что дышат они в одном ритме — вдох-выдох… Блэквуду не хотелось уезжать вот так сразу, и, пока Брудер не очнулся от своей задумчивости, он снял с полки том Гиббона. Как-то раз Суини Вонючка посоветовал его прочитать, но разве у Блэквуда найдется столько времени? Блэквуд и Брудер были совсем рядом, почти касались друг друга плечами. От Брудера остро пахло солью и рыбой. Над океаном полыхнула молния, и лампочка, висевшая на проводе, вдруг погасла. В доме сразу стало черно, но лампочка тут же снова загорелась тусклым желтым светом. Блэквуд открыл книгу и увидел, что весь форзац исписан одним и тем же именем: «Зиглинда!», «Зиглинда!», «Зиглинда!». Внизу кто-то нацарапал: «Вот эта книга моего брата, Зигмунда, и больше никого, а любого, кто помнет хоть страницу или размажет на ней чернила, я прокляну навсегда, до самой смерти! И даже потом!» Надпись была помечена «1914». Числа были стихией Блэквуда, и он сразу заметил, что даты не совпадают.

— Это писала ваша девочка?

— Кто?

— Зиглинда?

Брудер не отвечал, и Блэквуд поставил книгу на место.

— До свидания, мистер Брудер.

Брудер снова промолчал.

— Я уверен, мы очень скоро увидимся, — добавил Блэквуд, но, после того как он застегнул пальто и надел шляпу, лицо Брудера как-то дернулось, и он сказал, водя пальцем по кораллу:

— Сомневаюсь, мистер Блэквуд. Думаю, мы больше никогда не встретимся.

3

Миссис Черри Ней не была уроженкой Пасадены и никогда не скрывала этого, но к тысяча девятьсот сорок четвертому году она знала об этом городе столько же, сколько любой, появившийся на свет на берегу Арройо-Секо. В девчонках ее звали не Черри, и фамилия ее была вовсе не Ней. Появившись в Пасадене под новый, тысяча девятьсот двадцатый год, она быстро закрыла кое-какие страницы своего прошлого. Маленькие сильные ножки стремительно несли Черри вперед, а кудряшки стального цвета воинственно торчали над головой, точно дула пистолетов. Как только началась война, одежда простых, неприметных тонов, которую она предпочитала всю жизнь, стала последним криком моды у женской части населения Пасадены; с годами Черри начала вписываться и в другие черты местной жизни. Ей был сорок один год, и только раз за всю жизнь она соврала насчет того, сколько ей лет: когда ей исполнилось семнадцать, она уверила редактора «Стар ньюс», что ей уже целых восемнадцать, и даже с половиной; на собеседовании она расписывала свои репортерские умения по части собирания светских сплетен и на ходу выдумала рассказ о том, как, сидя в кусте гибискуса, застукала наследницу железнодорожного магната на тайном свидании. Редактор немедля принял Черри, она проработала у него больше десяти лет, иногда отсылая статьи во вставку к «Америкен уикли», и стала хорошо известным автором, статей которого побаивались. Но репортерство Черри Ней забросила уже давным-давно. Теперь у них с мужем, Джорджем, была компания «Ней и Ней» — недвижимость и строительство. Строительство Черри предоставила Джорджу, сама занялась продажей жилых помещений и через несколько лет обнаружила, что посредник по продаже недвижимости может разузнать едва ли не больше, чем репортер. Она уже не считала себя ищейкой и потому старалась не заглядывать в выдвинутые ящики прикроватных тумбочек своих клиентов, но они зияли, точно детские гробики, и выставляли напоказ всю жизнь своих хозяев — Библия лежала рядом со снотворным. С детства Черри гордилась своим умением лишь по нескольким обрывочным сведениям рассказать всю жизнь человека; она всегда очень активно пользовалась этим шерлок-холмсовским талантом. Так в тысяча девятьсот тридцатом году она познакомилась с Джорджем; в городском совете проходили слушания по строительству скоростного шоссе в шесть полос, которое он и еще несколько человек предлагали проложить по старому руслу. Мускулистое тело Джорджа притягивало к себе взгляд; глаза у него были красивые, голубоватые, какие-то девчоночьи, а из-под мышки торчал том Марка Аврелия. Со стороны Джордж мог показаться излишне говорливым, но на самом деле голос у него был спокойный и негромкий, а каждое слово он подбирал очень тщательно. Джордж был твердо намерен построить это шоссе и чуть ли не шепотом заявил присутствовавшим, что не успокоится, пока не высохнет бетон. Тогда Черри еще ничего о нем не знала, но уже по одним этим словам тут же представила себе всю его жизнь; ей сразу стало ясно, что она захочет попрощаться с журналистикой (она уже предвидела, что в один прекрасный день Джордж бросит; «Грязная работа!»), чтобы стать миссис Черри Ней.