Пасадена

Три окна на втором этаже прикрывали темные шторы, но Линда заметила, что из-под одной пробивается свет. Когда фургон проезжал мимо дома, из двери, которая, похоже, вела на второй этаж, в боковую аллею вышла девушка в облегающем свитере. На голове у девушки был ярко-синий берет, лицо у нее было круглое, миловидное, девушка смотрела на окна на втором этаже. Свет из магазина Эрвина лился на нее, а она стояла, вытянув руки и развернув их ладонями кверху — будто испугалась, как это ее сюда занесло. В золотом сиянии девушка словно показывала себя аллее: сливочно-белое лицо школьницы, полузакрытое шоколадно-коричневыми волосами, дрожащие зрачки, тонкие ноги в кожаных башмаках. Роясь в сумочке, она искала носовой платок, а Эсперанса тем временем продолжила:

— Говорят, доктор Фримен крутил роман с собственной сестрой, а когда она умерла, начал заниматься этим. Вроде бы он все делает только за деньги. А еще…

Но Линда перестала слушать Эсперансу. Она следила, как девушка неверной походкой идет по улице, держась для равновесия за стекло витрины, как неуверенно подгибаются ее ноги.

— Я каждый вечер молюсь, чтобы не попасть к доктору Фримену, — трещала Эсперанса. — Миссис Вебб говорит, такое случается почти с каждой девушкой в приюте. Но только не со мной. Миссис Вебб говорит, что я хитрее других.

Линда снова посмотрела на девушку; та задумчиво ходила из стороны в сторону по мостовой и поглядывала на часы, как будто ждала кого-то. Она ушла в темноту, лица теперь не было видно, и по тому, как тряслись ее плечи, Линда поняла, что девушка плачет.

— Думаешь, она это сделала? — сказала Эсперанса. — Как по-твоему, почему это столько стоит? А если бы ты, Линда, попала в такой переплет? Ты бы…

Линда снова перестала слушать. Она дернула вожжами, крикнула лошади «но», и кобыла затрусила дальше. Линда в последний раз оглянулась на девушку: та все искала кого-то глазами; но никто не приходил, и она, точно в забытьи, побрела по мостовой от Вебб-Хауса и наконец скрылась из виду.

Линда остановилась перед входом в приют, на крыльце которого стояла миссис Эмили Вебб. Зажав в руке коробку белых шариков женских таблеток доктора Уордена «для лечения женских болезней и расстройств, свойственных нашему полу», миссис Вебб вкладывала таблетки в ладони девушек и напоминала, что их нужно глотать, а ни в коем случае не разжевывать. Пальцы у нее были цепкие и холодные, точно каменные, она быстро махнула рукой Линде и громким командирским голосом произнесла:

— Заходим, девочки, заходим! Побыстрей, скоро уже ночь!

С того самого дня в обязанности Линды вошло отвозить девушек в Вебб-Хаус, а Брудер тем временем развозил по домам упаковщиц из Титлевилля, которые махали ему руками на прощание и хихикали при этом так, что было ясно — всю дорогу они шептались за его спиной о нем. Девушки спрыгивали с тележки, брались за руки и уходили по темной, обсаженной пальмами улице, по пути рассказывая о том, как кто-то насовсем сбежал с ранчо Пасадена. Он смотрел, как их силуэты движутся по узкой улице с белыми столбами заборов по обеим сторонам, и с удовольствием думал о том, что девушки, которые работают под его началом, и боятся, и хотят его. В этом не было ничего садистического, но прием действовал — Брудер просто не знал лучшего способа повышения производительности. Если в этом и был эгоизм, мотивом его являлась вовсе не жадность, а самозащита: в начале сезона он надбавил каждой девушке по пять центов за каждый упакованный ящик, и сделал это, не спросив Уиллиса; на ранчо об этом все знали, и сплетники не унимались: опять, мол, этот Брудер делает что хочет. Могло показаться, что он вовсе не думает о других, но и это было неверно. Розе нездоровилось вот уже несколько недель, и по утрам Брудер поднимался в кухню большого дома и спрашивал, какая нужна помощь: отнести белье, упаковать еду, принести лед, — он все мог делать, потому что на ранчо не было дел, которые бы он не делал. Между ними возникли чувства как между братом и сестрой; как-то она спросила его: не может ли он по дороге из Титлевилля заехать в аптеку и купить ей пачку крекеров и антидот доктора Петала «Чистейший» от женских болезней. «У меня желудок побаливает и еще там, внизу», — объяснила она, и это не смутило ни его, ни ее, а только вызвало сочувствие. Иногда Брудер думал: если бы в его сердце не было Линды, мог бы он влюбиться в Розу? Он так и не ответил себе на этот вопрос — слишком уж вопрос был гипотетическим, — но, как у немногих мужчин, его сильное, мускулистое сердце могло любить лишь одну, и Брудер никогда не страдал от этого; он хранил ей верность и был терпелив, как овраг под снегом, который спокойно ждет весеннего таяния.