Пашка из Медвежьего лога

-- По-русски -- пенек.

-- Слушай, Дулуу, чай пьем, разговариваем, потом. поедешь. Без этого, сам знаешь, в тайге нельзя. Хлебом деревенским угостим, -- настаивает Гурьяныч.

Эвенк смотрит на него так ласково, точно увидел давно желанного друга, но не сдается.

-- Задерживай не надо. Олень весь день не кушай, завтра голодный никуда не пойдет, что скажу Евдокия Ивановна?

-- Хорошо, Дулуу, решай, как тебе лучше, -- говорю я. -- Сейчас ты получишь груз. Жаль, конечно, что не можешь до утра побыть с нами.

Пока я с Гурьянычем развьючиваю Кудряшку, Пашка крутится возле оленей. Этих животных он впервые видит так близко. Его все удивляет: и черные мягкие вздутия будущих рогов, и слишком широкие для небольшого роста северного оленя копыта, хорошо приспособленные для ходьбы по топким болотам, и чрезмерно длинная голова по сравнению с головой его собрата -- благородного оленя. Парнишка то присядет, заглядывая на них снизу, то зайдет спереди, то осторожно потрогает еще не облинявший, в зимней шерсти зад. На его лице ненасытное любопытство. А в голове, конечно, уже зреют какие-то планы...

У нас для Макаровой небольшая посылка с конфетами и печеньем: в тайге женщинам всегда недостает сладостей.

Передаем эту ценность проводнику.

Дулуу бережно берет посылку в руки.

-- Тут паутина? -- спрашивает он.

-- Нет, это гостинец Евдокии Ивановне, а паутину сейчас дам. -- И я достаю из кармана гимнастерки бумажный сверточек, передаю ему.

Проводник кладет его на загрубевшую от сыромятных поводьев ладонь, на лице недоуменье: вот из-за этой паутины люди на гольце не могут работать и ему пришлось ехать так далеко за ней?

-- Это все? -- спрашивает он и бережно прячет сверток.

-- Еще отвези от нас привет Евдокии Ивановне и ребятам.

-- Такой груз можно много бери, -- шутит проводник.

Дулуу не нравится, что содержимое посылки плохо уложено, тарахтит. Он усаживается на землю, быстро распаковывает коробку. Мы наблюдаем за эвенком. Он кладет себе в рот печенье и жует, не обращая на нас внимания. Затем берет еще два печенья, две самые большие конфеты и, запихнув это все за пазуху, объясняет:

-- Когда работа кончай, моя тоже вези гостинцы на стойбище, там есть старушка, есть сын, -- говорит он, весело поблескивая малюсенькими глазками.

Не зная обычаев эвенков, мы с Гурьянычем, вероятно, были бы смущены столь беззастенчивым хозяйничаньем проводника. Но мы и не думаем его упрекать. Все это он делает, будучи убежденным, что человек с человеком должны делить не только пищу, ночлег, но и горе и радость, он уверен, что имеет такое же право на печенье, как и Макарова -- на добытое им мясо; что блага на земле должны распределяться поровну между всеми людьми. Все это лежит в основе жизни эвенков -- детей природы. Этим потомкам лесных кочевников чужды обман, воровство, хитрость. Вот почему мы не удивились, увидев, как Дулуу брал из посылки гостинцы для своей старушки и сына.

-- Какой люди плохо паковал посылка, разве не знает, что вьюк не должен шуметь, зверь далеко слышит, пугается?..

Он аккуратно укладывает содержимое коробки, пустоту в ней заполняет мхом, тщательно утрясает.

-- Дулуу, ты с какого стойбища? -- спрашивает Гурьяныч.

-- Селикан. -- Марфу знаешь?

-- Тешкину бабу, что в Ясненском промышляет?

-- Да, да. Хороший человек.

-- Ее сестра -- моя старушка.

-- Ну вот видишь, будто родственника встретил, -- обрадовался Гурьяныч. -Как же не выпить с нами чаю! Что я скажу Марфе?

-- Корм был бы -- остался. -- И проводник снова за. торопился, стал укладывать потки (* Потки -- вьючная оленья сумка).

Гурьяныч расстегивает кожаные сумы и что-то ищет в них.

-- Дядя Дулуу, -- слышу вкрадчивый голос Пашки. -- На олене можно верхом?

-- Как же, постоянно ездим, -- охотно отвечает проводник.

-- А вы далеко ночевать будете?

-- На перевале, однако, километров пять.

-- Меня возьмете?

-- Пашка! -- кричит Гурьяныч. -- Чего затеваешь, не смей отлучаться.

-- Дедушка, отпусти до утра: охота на олене покататься.

-- Я те покатаюсь, баламут!

Пашка стихает и уже молча смотрит сухими, застывшими глазами, как Дулуу увязывает потки, перебрасывает их через седло вьючного оленя, перехватывает ремнем. Но что-то еще задерживает проводника.

Он достает из-за пазухи трубку, вырезанную в виде пасти медведя из березового наплыва с прямым и длинным таволожным чубуком. Трубка наверняка побывала в руках хорошего мастера. С какой тщательностью вырезана голова хищника с характерным медвежьим прищуром глаз, с маленькими тупыми ушами, с пятачком! Видно, мастер хорошо владел резцом.

-- Возьми, -- обращается проводник к Гурьянычу, -- скажи Марфе, что это Дулуу делай, теперь будет ее.

-- Спасибо, передам. А это тебе от нас домашнего -хлеба и немного чая.

Эвенк растроган заботой старика. Ему тоже жаль, что он не может остаться с нами. Он развязал потку, вложил в нее подрумяненную буханку, а из другой потки достал с десяток ремней вяленой оленины;

-- Моя тоже вас угощает, бери...

Мы прощаемся, и опять он подает нам поочередно свою маленькую, дочерна смуглую руку.