Пашкины колокола

Об этом Распутине много по Москве шло разговоров, правда, громко говорить боялись, все больше шепотком. Не проходило дня, чтобы Пашке не попадало на слух это имя. По вечерам, когда кто-то из михельсоновских заглядывал к Андреевым, только и разговора было что о прямо-таки каторжной работе, о войне да вот о непонятном царевом любимчике. Будто бы из Сибири, малограмотный, чуть не убитый на родине за конокрадство, явился в Питер, проник в самый царский дворец и стал там вроде не то учителя для царевича Алексея, не то вроде лекаря. А теперь, когда царь уехал самолично командовать действующей армией, Григорий при дворе сделался посильнее самых главных министров. Говорят, царица обо всем с ним советуется и слушается беспрекословно, как "старец" Григорий скажет, так и будет!

Обрывки мыслей, воспоминаний мелькали в голове Пашки, пока он опрометью несся к Стремянному переулку. Бежал и прикидывал: как бы половчее обмануть бородатого истукана в серебряных позументах. Тот ведь ни одному Пашкиному слову не поверит. Да и как поверить: уж слишком дешевая на Пашке одежонка. Нет, Арбуз, тут похитрее сработать надо, обойти, облапошить второго Гришку Распутина!

Поэтому Пашка и не добежал до институтского подъезда: совсем ни к чему, чтобы стоявший в дверях швейцар заприметил его. Юркнул в подъезд напротив, притаился, ждал: может, отойдет куда-нибудь, отлучится?

Важно заложив руки за спину, швейцар то уходил на минуту в здание, то снова появлялся, здоровался с проходящими мимо, со студентами, с учителями-профессорами - кажется, их тут так называют.

Но вдруг в институтском дворе, как раз напротив подъезда, где томился в ожидании Пашка, со скрипом распахнулись ворота, и оттуда выехал экипаж с поднятым верхом, подкатил к институтскому подъезду.

Пашку словно осенило: дурачина ты, Арбуз, дурачина! Да есть же в этом казенном здании черный ход, через который уборщицы и прочий рабочий народ входит-выходит!

Рванулся, перебежал улицу, шмыгнул во двор. Скосив глаза, видел, как швейцар услужливо подсаживал в экипаж какого-то упитанного бородача в распахнутой лисьей шубе - поди-ка директора, что ли? Ну и наплевать! Ладно, что Пашку не заметили.

Во дворе он прокрался за мусорными ящиками к открытой двери, возле которой не было никаких сторожей. Поднимаясь по лестнице, где пахло кошками и мышами, столкнулся с уборщицей - несла сверху корзинку рваных бумаг и мятых газет. Подозрительно глянув на Пашку, спросила:

- Ты куда, хлопец?

- Тетка тут одна работает. Повестку ее сыну принесли.

- Ах, батюшки! - всполошилась уборщица. - Не иначе Настиному Володе, больше некому!

- Ага! - обрадовался Пашка. - Володьке и есть!

- Настя, милый, на втором этаже убирает. В большом зале, который актовый. Там вчера вечером студенты шибко шумели, намусорили - страсть!

Бормоча то ли молитву, то ли проклятия, уборщица заковыляла по лестнице. С облегчением вздохнув, Пашка взлетел на второй этаж.

Поплутав по узеньким переходам, с опаской вышел в широкий коридор с окнами на одну сторону. Огляделся. По другой стене тянулся ряд высоких, застекленных поверху дверей. Из-за них доносились приглушенные голоса.

Он понимал, что в коридоре оставаться нельзя, любой институтский чин, если наткнешься, может прицепиться: кто, откуда, зачем?

На его счастье, поблизости белела полуоткрытая дверь, и за ней вроде бы никого не слышно.

Юркнув в пропахшую папиросным дымом комнату, Пашка догадался: курилка, уборная. Забрался в одну из кабинок и запер на крючок дверь.

Он не представлял себе, как будет искать девушку в очках, которые так странно называются "пенсне", но понимал, что найти ее обязательно нужно: записка Андрея будто шевелилась в кармане.

Кто-то два раза заходил в комнату, где он притаился, чиркали спички, остро пахло папиросным дымом, журчала вода, потом снова затихало.

Но вот, наконец, медно прокатился по коридору дребезг звонка. Захлопали двери. Зазвучали изредка женские, а больше мужские голоса. Курилка наполнялась студентами.

Приоткрыв дверь, Пашка разглядывал в щелку лица, тужурки с блестящими пуговицами.

Перебивая друг друга, студенты шелестели газетами, обсуждали тревожные телеграммы с фронта, говорили о каких-то акциях, суливших огромные барыши. Горевали о скоропостижной смерти профессора: надо идти на панихиду, складываться на венок...

Пашка растерянно озирался, не зная, что делать.

На глаза ему попался приткнутый в углу кабинки веник и, схватив его, Пашка выскользнул в курилку. Никто не обратил на него внимания. А он, старательно скребя веником пол, сгребал в кучу окурки, пустые папиросные коробки. Присматривался к студентам, выискивая, к кому обратиться.

Но на большинстве лиц, у иных уже украшенных пушистыми молодыми усиками, а то и бородками, читалось выражение самодовольства и высокомерия; заговаривать с такими боязно. "На них словно вывеска нацеплена: "Не подходи!" - подумал Пашка.