Пашкины колокола

- А вдруг их и там, в госпиталях, стеречь, как арестантов, станут? Их же дезертирами считают! - сказал Козликов, поглядывая на стрелки ходиков.

- Да что вы, Егор Савельич! - горячо возразила мать. - Сердце-то у меня чует, его не обманешь!

Но все же на Серпуховской каланче часы пробили десять, прежде чем с улицы донесся счастливый вопль Пашки и задыхающийся голос Анютки:

- Андрюшенька-а-а!

Сидевшие за столом встали, будто по команде, повернулись к двери. Андреич поддерживал под локоть свою "хозяйку", ласково приговаривая:

- Да уйми ты сердце, милая! Ишь словно молотком бьет!

Сильно ударив скобой о стену, распахнулась дверь, в нее с трудом протиснулся Андрей. С трудом потому, что с одной стороны, обхватив его за шею руками, висела Анютка, а с другого бока к брату прижался Пашка. И мать не удержалась на ногах, бессильно опустилась на подставленную Андреичем табуретку.

- Сынонька... первенький мой!

Мягко, но решительно отстранив Анютку и Пашку, Андрей подошел к столу, обнял мать.

- Вот и я, мам! Говорил, обязательно вернусь! А ты сомневалась.

За год Андрей стал как бы выше ростом, шире в плечах и похудел так, что на лице прежде всего привлекали внимание ярко-синие глаза да литые, выпяченные вперед скулы. Он поцеловал сначала худенькую руку матери, потом губы, щеки, а она так и припала всем телом к сыну - никакой силе не оторвать. Ситцевый платочек сбился с седеющих волос, и Андрей ласково гладил прижавшуюся к его груди голову.

- Ну, мам! Успокойся! Дай мне с батей поздороваться! Ишь обижается, усами шевелит!

Пришел Андрей не один. Впереди столпившихся у двери соседей Пашка разглядел незнакомого солдата в шинели без погон, в фуражке со следами сорванной кокарды.

Обнимая отца и мать, Андрей оглянулся на дверь.

- Вот, мамаша и батя, прошу любить и жаловать моего фронтового побратима Женю Сапунова. Если полностью: член полкового партийного комитета, бывший унтер 303-го Сененского полка Евгений Николаич Сапунов! Прошу приветить, как родного сына, потому что нет у него в Москве, кроме меня, другой родни. Жена и детишки тоскуют по нем где-то в Калужской губернии. Проходи, дружище, тут все свои!

Снимая на ходу фуражку, стройный и такой же худющий, как Андрей, Сапунов прошел на середину комнаты и поклонился сначала старикам Андреевым, потом остальным. Андрей тем временем ласково и бережно жал тоненькие руки Люсик, обнимал Столярова, хлопал по плечам Козликова, Дунаева и других.

- Стало быть, все живы! - приговаривал он, стараясь подчеркнутой веселостью скрыть волнение встречи, о которой столько мечталось в окопах, в топи пинских болот, в лесной чащобе на Буковине...

Через десять минут жилье Андреевых оказалось битком набито. Кому не досталось места за столом, расселись за раздвинутой занавеской, на корточках вдоль стен, стояли у двери. "Народу-то собралось, сынонька, словно на праздник самый великий!" - скажет утром на другой день Пашкина мамка.

Андрея и Сапунова усадили во главу стола, между стариками. Пашка, пристроившийся напротив, рядом с Люсик, не сводил с брата взгляда, лишь изредка мельком посматривая на других: все ли рады, как он?

Говорили прежде всего о войне.

Больше рассказывал Андрей, в его голосе звучала какая-то новая, незнакомая раньше Пашке сила.

Он слушал, разинув рот, и удивлялся: как не замечал прежде, что глаза у брата такие красивые! Но Анютка-то, должно, углядела с первой встречи - вон как льнет! Пристроилась позади, ухватила за плечо, будто кричит неслышно: "Мой! Никому не отдам!" Мамка, та просто светится сияет. И батя дымит махрой без конца, довольно оглаживает шрамистой рукой бороду: все ладно, все добрым чередом!

- Одно то, - убежденно говорил Андрей, - что нас, почти тысячу так называемых "политиков", временные выпустили из Бутырок без суда, показывает их слабость, бессилие! В "Окопной правде" не раз писано, что русский солдат голосует за мир ногами. То есть втыкает винтовку штыком в землю и бежит с фронта, из окопов, где иные мерзли, голодали и кормили вшей целых три года. Не из трусости бежит, нет! В чем, в чем, а в трусости русского не попрекнешь! Просто краешек правды ему просветился впереди... Царя нет, Советы...

Отставив пустую чашку, вступил в разговор Андреич:

- Тут, видишь, сынок, в чем сложность! Оттуда, с фронта, вам не все видно, как оно тут идет на самом-то деле. Ну, правильно, выбрали мы от всей трудовой Москвы свой рабочий Совет. От каждых пятисот кузнецов и прочих там кочегаров одного в этот Совет послали. Сидим мы там, шумим, а толку что? Чуешь, сын?

- Слушаю, батя!