Паштет

Когда Лёха рассказывал о том, как не мог врубиться в то, что попал в 1941 год, Паша посмеивался про себя. Ну ведь действительно — идиотом надо быть, чтоб о каких-то реконструкторах думать! Ну ведь любому очевидно было бы все и сразу! Теперь оставалось только грустно вздохнуть, понимая простую вещь — если ты сам настроился на что-то, то и воспринимать будешь именно то, что ожидаешь. а не то, что есть в реальности.

Черт, делать-то что? Сразу и не понять даже — какое сейчас время. В моде Паша разбирался плохо, а уж тем более — в давно прошедшей. Что странно — торгованы и прочие персонажи, что попадались по дороге до этого лагеря не вызвали особого изумления — кафтаны долгополые, или там зипуны вполне по мнению попаданца возможны были и для 1941 года, как и лапти с сапогами и домодельные колпаки и шапки. Только тут с этим алебардщиком шарики за ролики зашли. Странно одет этот тип. Пестро и нелепо. Покрой одежды таков, что кажется, будто это толстый человек. А внутри пышной одежды — зачуханный, тощий, болезненного вида хмырь. Зачем так? Как имевший некоторые проблемы с лишним весом, Паша догадался, что раз толстый, значит много — много ест. И выходит, что тут такое может себе позволить только богатый. Это — почетно, быть толстым. Вон как тот "сёгун" в деревне пузо свое на показ выставлял, натуральное пузо, не фальшивое. А раз не выходит быть толстым на деле — значит надо одежкой замаскировать. Ну, характерно для европейцев не быть, но — казаться…

Не отвлекаться! Сейчас надо легенду сварганить! И быстро находить себе компанию. Теперь за спиной Паштета нет мощного государства, никто его защищать не будет, а в одиночку — что особенно ясно стало еще в дремучем лесу — тут очень легко загнуться. Это понимание пришло, когда Паштет поскользнулся на присыпанном хвоей корне и больно шмякнулся оземь. Когда, кряхтя и потирая ушибленные места, вставал, стрельнуло болью в щиколотке. Пришлось бинтоваться и идти дальше осторожно, оберегая поврежденную ногу. К счастью только чуточку потянул, не вывихнул и не сломал ничего. Вот тогда и проморозило внезапно опять пришедшее осознание, что тут сдохнуть можно запросто. И даже тонуть в болоте не надо — сломал бы сейчас ногу — и все, ауфвидерзеен, либе Пауль! После этого инцидента попаданец стал еще острожнее. А вышел к людям — и почему-то расслабился.

Теперь надо быстро решать — что делать. Деревенские за своего не приняли. Торгованы — тоже. Остаются эти иноземцы, вояки, к которым местные, хоть и разнятся по виду и языку, относятся спокойно. Но при том — за своих не считают, потому и отправили странного чужака — к таким же чужакам. Либо союзного государства служивые, либо — что скорее — наемники. Которые тут нанялись и временно как бы пока — свои.

Время! Надо выиграть время! Осмотреться, понять — куда забросила судьба, что сейчас тут творится и вообще что к чему и почем? Черт, как замечательно в книжках получалось — выходит попаданец из лесу, ловит за химо вовремя подвернувшегося пейзанина, а тот ему хорошим литературным языком тут же и докладает: Сейчас 1471 год, правит государь — батюшка Иван Третий, вон там в 10 километрах река Шелонь — там войско москвичей — вон там войско новгородцев, и известная битва при Шелони будет завтра, как раз вы, ваше сиятельство, успеете боярина воеводу Холмского навестить и вразумить!

А тут хрен чего поймешь вообще. Даже со страной не понятно — может и Россия, а может и Польша какая с Литвой вместе. Одежка-то одинаковая у простонародья. Хотя как крестьяне в Венгрии той же одевались или там у тех же чехов или даже и франков?

Тощий алебардщик все так же тщетно тщился.

Паштета осенило. Как ни крути, а повезло с доктором в аэропорту встретиться. Та длинная и старательная лекция о болезнях на войне еще не успела выветриться из головы, потому сложив один плюс один Паштет спросил горемыку-часового:

— Diese Krankheit für eine lange Zeit mit Ihnen, Hansi? — но то ли сама фраза оказалась сложной, то ли Пашин хохдойч, который еще не был изобретен и пока немцы на нем не разговаривали — показался невнятным, но так или иначе, а засранец не понял, что пришлый осведомился о том, давно ли у него эта болезнь.

Раз часовой не понял, попаданец попробовал упростить вопрос и задал его так:

— Du lange krankt? (Давно ты болен?)

Теперь до Ганса дошло и он сначала выругался, потом что-то бурно залопотал, махнув рукой так широко, что охват покрыл весь лагерь.

— Лянгзам, камарад, медленно и спокойно давай — продолжил содержательную беседу Паштет.

Камарад натянул портки и принялся за тягучий и подробный рассказ. На радость Паши удавалось понять через два слова третье, да еще чуточку грамматика помогала. Каши бы поесть перед таким разговором, очень бы уместно было, сил на понимание уходило — как мешки таскал. К счастью в разговор включился и один из торгованов, который почему-то заинтересовался вопросом.