Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита

1951 год. Мне и большинству моих сверстников из седьмых классов неполной средней школы исполняется 14 лет. Пора вступать в Комсомол. Чтобы тебя приняли в эту молодёжную организацию необходимо получить три рекомендации от трёх членов ВЛКСМ. Рекомендовать может и пионерская дружина. Рекомендация последней приравнивается к одному голосу члена ВЛКСМ. Так вот, пионерская дружина нашей школы не даёт мне рекомендации для вступления в Комсомол. Причину отказа я сегодня уже не помню, скорей всего она не стоила выеденного яйца. Но факт оставался фактом – мне отказал коллектив пионерской дружины на основании, судя по всему, откровенной неприязни ко мне. Случай был совершенно исключительный. Я вдруг сделался кем-то вроде малолетнего врага народа. Хоть в ГУЛАГ отправляй. Впрочем, вне рядов Комсомола я не остался – рекомендацию совершенно неожиданно дал мне… лично директор школы Михаил Михайлович Пржиялговский, естественно, член ВКПб. Рекомендация члена партии приравнивалась к рекомендациям сразу трёх членов ВЛКСМ. Почему Михаил Михайлович сделал это? Не знаю. Могу лишь предположить. Его дед был поляком, сосланным в Сибирь за участие в Польском восстании 1863 года. Такова легенда. И именно поэтому Пржиялговский мог втайне испытывать сочувствие к людям, дискриминируемым в Российской Федерации по национальному признаку, например, к евреям. Он, конечно, прекрасно знал, каково к ним отношение в стране, а уж к беспартийным евреям тем более. ВЛКСМ был чем-то вроде партийной организации для молодёжи. Если ты в её рядах, то, стало быть, полностью лоялен властям предержащим и у тебя имеются определённые жизненные перспективы. Если же ты вне ВЛКСМ, то, стало быть, откровенно подозрителен, не свой, и в будущем можешь не рассчитывать на что-то серьёзное. Видя явную несправедливость, совершённую относительно меня, ученика неплохо успевающего, хотя иногда и отмачивающего кое-какие коленца, Михаил Михайлович решил исправить эту несправедливость. Короче, пожалел еврейчёнка. Спасибо ему!

Любопытным было мнение директора обо мне, высказанное им маме в ходе одного из очень редких посещений ею моей школы. Он посетовал, что сидя «на камчатке», я частенько погружён в свои мысли или отвлекаюсь происходящим за окнами класса, например, рассматривая какую-нибудь птичку, попавшую вдруг в поле моего зрения. Что касается «птичек», то я что-то не припомню, чтобы я их когда-нибудь рассматривал в окне во время урока. Что же до отрешённости и мечтательности, то они в той или иной мере имели место быть, но полностью от происходящего в классе на уроке я никогда не отрешался. Откуда Пржиялговский взял этих «птичек»? Впрочем, он преподавал физику, и, видимо, его фантазия за рамки птичек за окном была не в состоянии улететь. Короче, с точки зрения директора школы, я слишком много витал в облаках. Кстати, витаю и до сих пор, а ведь уже за восемьдесят.

Первые друзья – приятели появились у меня во время моей учёбы в старших классах средней школы. Моими первыми приятельскими отношениями я обязан… астрономии. Приятелей было двое; как и я, оба они посещали астрономические кружки Московского планетария. С одним из них – Александром Гурштейном – я свёл знакомство ещё в далёком 1951-ом году и поддерживал его всю последующую жизнь. С другим – Владимиром Антоновым – приятельские отношения прервались у меня сразу после окончания школы, но однажды, много лет спустя, наши пути снова неожиданно пересеклись. Случилось это уже не на почве астрономии, а на поле… юриспруденции. Здесь остаётся лишь добавить, я и Володя Антонов учились в параллельных классах нашей школы, но приятельские отношения между нами возникли именно в астрономических кружках планетария.

Если бы негативное ко мне отношение имело место только в детских коллективах. Увы! Негатив этот не отмер при моём вступлении во взрослую жизнь. Он остался со мною навсегда. Намертво ко мне прикипел. Но почему? Почему?! Что же во мне оказалось такого? Отталкивающего. Кроме, естественно, еврейского происхождения. Впрочем, многие евреи жаловали меня зачастую ещё меньше, чем не евреи.

Чтобы ответить на вышепоставленный вопрос, надо взглянуть на себя со стороны, а возможно ли это в принципе? Ведь мало созерцать себя извне, нужно при этом ещё каким – то образом отключить свою душу, включая одновременно и попеременно психологии созерцающих тебя индивидов. Вот и приходится перейти в область предположений для ответа на вопросы, связанные с негативным отношением ко мне со стороны окружающих. Конечно, не всех поголовно, но весьма многих. Слишком многих. Исчерпывающий ответ на этот вопрос дать вряд ли возможно, но я постараюсь сделать это, собирая по ходу моего повествования факты, способные пролить некоторый свет на причины хронического негатива в отношении меня со стороны окружающих. Совокупность этих фактов к концу моих воспоминаний (если, конечно, я доберусь до него) прольёт, надеюсь, некоторый свет на вопрос, который в старости столь меня заинтересовал. Именно в старости, ибо в молодые годы он волновал меня мало.