Пасьянс в четыре руки

Кира выдохнул, стискивая его плечи, оставляя на обнаженной коже глубокие полумесяцы от впивающихся ногтей. Прижалась к нему всем телом. Ресницы взметнулись, но в ее глазах не было ничего, кроме огня зарождающейся, голодной страсти. Черной. Чужой.

— Кира… — поцелуй стал глубже, требовательнее, сбившийся плед полетел на пол. А в мыслях кроме жаркого «Кира!..» и «Хочу!..» ничего.

Будь со мной, вернись ко мне, останься со мной, ты нужна мне… нужна… нужна…

И вот уже на шее расцвел след. На шее, на плече, лихорадочно, быстро, больно. Никакой нежности, только совершенно черная безудержная страсть.

— Еще… — ногти оставили алые полосы на его спине. Зубки прикусили его губу почти до крови, отпустили, и Влад перекатился, подмяв ее под себя окончательно. В горле клокотал полубезумный смех. Влад всем телом толкнулся вперед, чувствуя ее возбуждение каждой клеточкой собственного тела. Оно перекатывалось волнами под кожей, текло по венам вместе с кровью, одно на двоих ныне и присно. И во веки веков…

Если такова страсть для Пики, остается только удивляться тому, что Илья все еще при своем уме и трезвой памяти… Влад сплел их с Кирой пальцы, крепко сжал ее руки, вливаясь в безумный изматывающий ритм. Содранная без жалости одежда, разоренная постель, и она… Красивая, желанная. Темная. И кипит в груди не находя выхода накопленная сила. Забери… Забери же! И, словно в ответ, тело прошило пронзительное удовольствие, и на последнем глотке воздуха ее губы приникли к его губам, вытягивая, выпивая до дна силу, бушующую в Тузе…

Влад глухо вскрикнул, задрожал, а потом накрыл Киру собою, будто утверждая: моя, не пущу… Он двигался все медленнее, пока не замер, вслушиваясь в грохот крови в висках.

— Вернись… Моя Королева…

Кира судорожно выдохнула, точно силясь успокоить рвущееся из груди сердце, руки разжались, и она обмякла, безучастно глядя в потолок. Пару долгих минут в спальне было слышно только их дыхание, а потом бесцветный голос произнес:

— Равновесие нарушено. Восстановление не возможно. Колода будет уничтожена, — свет в ее глазах погас и ресницы опустились.

— Нет, — Влад осторожно высвободил руку из захвата ослабевших пальцев и нежно погладил ее бледную щеку. — Нет, Кира… Ты уничтожишь Севку? Димку? Илью? Если не останется другого выхода… я убью тебя, милая, обещаю, потому что знаю, как бы поступила ты…

— Убей… — шепнула девушка, и, сыто вздохнув, погрузилась в мутный, тяжелый сон.

Александра вернулась глубоко за полночь. Вздернутая, нервная. Забилась за пульт, свернулась в кресле клубком и тихо застонала, уткнувшись лицом в колени. Вариантов немного. И самый действенный — бросить все и сбежать. Оставить Илье письмо с объяснениями. Попросить прощения и уйти. Так будет лучше для всех. Так на Илью не смогут давить.

Она всего только хотела быть рядом с ним. Любовь — злая штука. Настигает и не отпускает. Илья всегда был в ее жизни. Просто был. Просто не замечал. Король Пик. Недостижимый. Такой желанный, как воздух необходимый.

Хотя, Сашка много позже узнала, что Илья — Король. Сначала он был идолом, примером, человеком, достигшим многого силой воли, харизмой, упорством. Музыкальный продюсер, к которому просто жаждали попасть. Сколько ей тогда было? Лет пятнадцать, соплячка, по выходным поющая в церковном хоре, одним пальцем дергающая струну на бас-гитаре втихую от матери и старшего брата.

Музыкальный колледж — не воскресная церковная школа. Это нечто другое, где каждый мнит себя вторым Куртом Кобейном, Вилле Вало или Виктором Цоем. И пусть на занятиях все послушно в той или иной мере грызут гранит музыкальной науки, когда закрывается дверь класса, начинается другая жизнь.

Ее заметили на какой-то вечеринке, где она с компашкой приятелей «оторви-и-выбрось» что называется «жгла напалмом». Кажется, тогда они сыграли что-то из «Queen». Кажется, в лучших традициях крутых рокеров они набрались и с непривычки ее порядком развезло. А следующее, что она помнила, была боль, раздирающая тело и сознание. Перед глазами все плыло, она толком ничего не видела. Даже голоса доносились до нее как сквозь толстый слой ваты.

— …ты не сможешь инициировать ее… Она не подходит для «треф»… — низкий мужской голос.

Она где-то слышала его, этот голос, только не могла вспомнить, где и когда.

— Но ты сможешь… — женщина. Ладонь касается груди, острые ногти царапают обнаженную кожу, кажется, разрывают до крови.

— Зачем тебе этот ребенок, Ксюша? — недоумевает мужчина.

— Она невинна, Сережа… — голос понижается до обволакивающего шепота. — Она поет в церковном хоре и сочиняет песни… Такое милое дитя, ты только посмотри в ее глаза. Разве ты не хочешь ее?..

Последующие часы слились в сплошную полосу боли. Сначала она молчала. Потом стонала, потом кричала. А потом сил не осталось, и она даже дышала через раз, потому что каждый вздох превращался во вспышку боли. Она сломалась, она умоляла отпустить ее, клялась, что ничего никому не расскажет, а потом пообещала, что сделает все, что угодно. И заключила договор. Продала собственную душу. Стала «картой». Богомерзкой «пикой».