Любовалась красотою своею прекрасная земля; и ждали все. Тихо разгорался тихий свет, светлело утро обещанной радости; и ждали все. И вот, огромное белое облако, предножие трона небесного, серебряный стяг, встало недвижимо посередь небесной синевы. И знали все, что это не простое облако, не сгущение сырых и холодных паров, а нечто особенное, предназначенное для украшения. Было оно огромно и светозарно; чудесно были очерчены его округлые, светящиеся края, и весь образ его был несказанно прекрасен; и взыграла красотою небесная синева, его державшая; и стояло оно недвижимо — серебряный стяг, предножие трона небесного. Так и от Себя послал Господь украшение на радость и развлечение взорам ожидающих.
И ждали все. И тихо разгорался тихий свет, светлело утро обещанной радости. И вот уже приблизилось оно, сейчас наступит. И насторожились громы, тихо шевельнули громоносной пастью своею, подумали про себя: осанна!
И вот разверзлись небесе и…………………………………..
…………………………………………………………………………
…………………………………………………………………………
Здесь кончилось человеческое, и мертвые восстали.
Николай Гарин-Михайловский (1852–1906)
Картинка. Из детской жизни
Был Страстной Четверг. Весна только начиналась. В прозрачных сумерках далеко вырисовывались загородные домики. На западе еще догорала красная полоска заката, и небо казалось прозрачным, и в нем темными силуэтами точно отражались застывшие на холме деревья. Ближе к шоссе можно было рассмотреть молодую зелень деревьев — тонкую и нежную, как паутина.
По шоссе шло в церковь целое семейство: трое детей, фрейлейн и горничная. Девочка, гимназистка-подросток, худенькая и настороженная. Немного поменьше мальчик-гимназист, черномазый и быстрый и пользующийся всяким удобным случаем залезть в канаву, перепрыгнуть через лужу, что-то поискать в кустах, а то и порыться в земле. Третий был тоже мальчик лет четырех. Он шел с открытым ртом, держась за руку фрейлейн, и шагал в каком-то забытьи, как автомат. Фрейлейн то и дело по-немецки окрикивала его.
— Смотри же, Гаря, куда ты идешь? Прямо в грязь.
— Когда же я не видел! — отвечал ей мальчик тоже по-немецки, как будто рот его был набит кашей.
— Ах, глупый! Ты разве слепой?
Мальчик не удостаивал ответом.
— О чем ты думаешь?
— Я думаю о той собаке, которую, помните, мы видели в овраге. У ней щенки были.
— В каком овраге? Какая собака?
Мальчик не торопясь ответил:
— Помните, в деревне, когда мы ехали в гости к Карповым?
Фрейлейн только вскрикнула: «Ах!» — и залилась веселым смехом. Она даже выпустила руку мальчика и всплеснула руками.
— Это, знаете, он вспомнил, когда прошлым летом мы ехали к Карповым. И действительно, мы видели в овраге собаку с щенками. И как он все помнит? И как будто ничего не замечает, а потом через год вдруг вспомнит. И все, все помнит. Ах, ах, ах!
И фрейлейн еще звонче засмеялась, а с нею вместе смеялась такая же, как и она, молоденькая горничная Таня, смеялась и девочка, и старший мальчик. Только Гаря оставался все таким же, как будто он был в состоянии какого-то забытья, и шел с слегка открытым ртом и с напряженной складкой на лбу.
— Фрейлейн, фрейлейн! А щенки теперь выросли и забыли свою мать? — спросил он.
— Нет, вы знаете, что он со мной сегодня в магазине сделал? Прихожу я с ним в магазин, и вдруг входит батюшка. И глупый мальчик, разве он мало видел священников в церкви, а тут схватил меня за руку и кричит на весь магазин: «Фрейлейн, фрейлейн, смотрите, смотрите! Это мальчик или девочка?» Я просто не знала, куда мне деваться. Приказчики все фыркают, а я ему скорее говорю на ухо: «Мальчик, мальчик». А он опять: «А зачем у него длинные волосы? Он стричься не давался? Ха-ха-ха!» Все в магазине так начали смеяться над Гарей, а я его схватила за руку и убежала.
Смеялись все, а Таня даже присела от смеха.
— Ах, глупый, глупый! — говорила фрейлейн. — Ты разве никогда не видел батюшку? У всех батюшек всегда длинные волосы.
— А у пастора короткие, — ответил мальчик.
— Вот, значит, заметил, а сам всегда в кирке спит.
— А в церкви спать нельзя, — ответил Гаря, — потому что там надо стоять.
— А куда ты любишь больше ходить? — спросила его девочка.
Мальчик ответил:
— Я не знаю.
И, подумав, с самодовольством в голосе сказал:
— В кирке удобнее.
И опять все долго смеялись. Девочка, перестав смеяться первая, сказала:
— Ну, Гаря, ты так нас совсем уморишь от смеха. Мы и до церкви с тобой не дойдем.
В это время старший мальчик перепрыгнул через лужу и попал ногою в другую.
Общее «ах» забрызганной компании было ему ответом. А затем фрейлейн и девочка стали его отчитывать и стыдить за шалости. Мальчик смущенно оправдывался, твердя:
— Черт, кто же знал, что там еще лужа!
Гимназистка досадливо ответила:
— Да ну тебя! Кажется, уж началось, идем скорей.
На повороте дороги в темноте показались ярко освещенные окна церкви.
Все пошли быстро, и только фрейлейн немного отстала, буквально таща за руку неуклюжего Гарю.
— Ах, Боже мой! — оглянулась на них гимназистка и крикнула: — Ляленька, разбудите его!