Пассажир

Посмотреть куда плывет махина

Он подплыл поближе и изрезан был винтом

Точно папой Карло Буратино

Он подплыл поближе и изрезан был винтом

Точно папой Карло Буратино

Все это увидел рулевой

И упал, слезами истекая

Опустил бессильно он штурвал

Танкер завертелся курс теряя

Опустил бессильно он штурвал

Танкер завертелся курс теряя

Трупик дельфиненка тихо плыл

Туда, где море рифы обнажает

И увидел из последних сил, сил

Как на рифах танкер нефть теряет

И увидел из последних сил, сил

Как на рифах танкер нефть теряет

Дельфиненок тихо закричал

Закричал, все зубы обнажая

Закричал кубылкая хвостом

Мама помоги я умираю!

Закричал кубылкая хвостом

Мама помоги я умираю!

Мать, почуяв пленку на воде

Приплыла, в мазуте бултыхаясь

И услышала последний стон, стон

Мамочка прощай, я задыхаюсь!

И услышала последний стон, стон

Мамочка прощай, я задыхаюсь!

Оттолкнув погибшего моржа

Из последних сил она рванулась

И уже потом на берегу

Перед смертью тихо улыбнулась

И уже потом на берегу

Перед смертью тихо улыбнулась

В океане средь лазурных волн

Там дельфины нежатся с пеленок

Рыбаки нашли на берегу

Мать а рядом сына дельфиненка

А потом они нашли еще

Много всякой живности погибшей

Океан был загрязнен на много-много миль

И дельфины всюду умирали!

Позже ихтиологи пришли

Численность дельфинов наверстали

Но какая польза рыбакам

Ведь всех друзей дельфинов потеряли….

Но какая польза рыбакам

Ведь всех друзей дельфинов потеряли….

Случилось все это в краткий промежуток между началом марта и школьным выпускным. Страна готовилась рухнуть в небытие. Неформальные поэты и музыканты, наполнившие культурное пространство за несколько предыдущих лет, уже отпели свои главные песни, Цой врезался в автобус и умер, Гребенщиков выпустил альбом в Америке, а Слава Бутусов вдруг стал скучнейшим мужчиной средних лет. Отцветшая контр – культура доживала последние беззаботные деньки, радуясь непонятно чему.

Что-то сверкнуло над нами….

Что-то сверкнуло….

Что-то сверкнуло, чему б, это быть?

С острым концом и двумя сторонами…

Что-то сверкнуло, и нет его – ыть!

Эти строки, прочел на излете Перестройки и Советского Союза похожий на солдата, поэт Туркин, перевернув мое сознание и навсегда определив эстетические предпочтения. Через два года он выпадет из окна и убьется насмерть. Также как Туркин, выпадет из уютного и серого советского пространства, и сильно покалечится весь мир вокруг. Мир конца восьмидесятых, с его поэтами и музыкантами, патлатыми хиппарями и металлистами в клепаных кожанках, брейкерами с геометрическими конструкциями из волос и блюющими на рок-концертах панками, а главное, с его неповторимой свободой и радостью быть не как все. Это мир уйдет и бросит меня одного с ненужными в новой реальности песнями и намертво засевшей мыслью о том, что я все же должен их донести. Куда, зачем? Это было трудно определить, тем не менее, я часто об этом думал, а еще о том, что с годами эти песни все больше напоминают тени юности, которая не возвратится.

Морозный шелест крон прибрежных тополей,

Оповестил промозглую природу,

И серый дым небес, и ледяную воду,

И отраженья, что дрожали в ней,

О приближенье войска холода и льда,

Под чьею поступью уже земля дрожала,

Их бацинетов рыл, их острых копий жала,

Казалось, не избегнуть никогда,

Никогда…

Мой дом стоял на берегу озера. Я любил наблюдать как в предзимье, еще зеленые тополя стояли в дымке холодного тумана у самой кромки воды, и отраженья дрожали как напоминания о чем-то таком, что забывать нельзя. Потихоньку, я подбирал новые гармонии на старой гитаре, записывал в тетрадь понравившиеся фразы и мечтал, чтобы что-то произошло. Так продолжалось многие годы, тетрадь и память заполнялась новыми словами, а я оставался на том же месте, с замерзшими тополями за стеклом и туманом вокруг.

Размышляя так, я сидел со старинным товарищем своим, Серегисом, с кофе и с сигаретами и с воспоминаниями, и с надеждой.

Теперь я точно знал, зачем мне ходить в офис. Я буду делать домашнюю студию!

– Ну что, брат Серегинс, – говорил я улыбаясь

– Да так, ничего, – отвечал он.

– Что-то вспомнил, Куйсак. Помнишь, как пацан в Бирсуате утонул? – вдруг сказал Серегинс

– Да, помню…