Пассажир без лица

Это напоминало шифр. Она предположила, что S и K – инициалы, но они не подходили ни ее родителям, которых звали Моника и Даррен, ни тогдашним знакомым. Единственной ее близкой подругой до похищения была Джинни; после возвращения Грейс больше не заводила такой тесной дружбы ни с кем из детей. Инициалы человека, в которого она была тайно влюблена? Еще более невероятно, – сказала она себе. Первая любовь пришла к ней много позже ухода из родительского дома. И потом, зачем такая таинственность? Почему бы не написать имя полностью, если речь шла именно об этом? Защитить упомянутое лицо в случае, если бумажку найдет кто-то посторонний? Или эти буквы не инициалы. Тогда, возможно, они относились к чему-то, что могло позволить найти ее похитителя? Но почему она не сообщила об этом полиции?

– Если только я этого не сделала, – прошептала Грейс, обращаясь к себе самой.

Она поставила розетку на место и вернулась в гостиную, где ее мать небрежно протирала свои безделушки.

Моника Кемпбелл с усталой улыбкой повернулась к дочери.

– Как видишь, я сказала правду: все сильно изменилось. Полагаю, ты ничего не узнала.

– Очень мало… Зато нашла старый тайник, о существовании которого совсем забыла.

– Тайник? Который сохранился спустя столько времени?

– Да, в электрической розетке, расположенной под моей кроватью.

– Ну, если бы я знала о нем в то время, то, как ты догадываешься, не позволила бы тебе так рисковать!

– Я нашла вот этот клочок бумаги. Тебе это что-нибудь говорит?

Моника Кемпбелл водрузила на нос очки и рассмотрела его.

– Совершенно ничего, – заявила она, пожимая плечами. – Что это означает?

– Сама не знаю. После моего возвращения я никогда не упоминала «S K 2»?

– Нет, насколько я помню.

Разочарованная, Грейс взяла бумажку и аккуратно убрала в карман. Снова оказавшись в тупике, она вернулась к тому, кого серьезно подозревала в том, что он владеет ответами на вопросы, окружающие ее похищение.

– Значит, ты не имеешь представления, где я могу найти отца… если он еще жив?

– Ни малейшего. И никогда не пыталась это узнать. Я больше не хотела слышать о нем после того, как он с нами поступил.

– Когда вы подписали бумаги о разводе?

– Я уж и не помню, это было так давно… Почему ты меня этим мучаешь?

– Еще недолго. Просто скажи мне, отец покинул дом сразу после развода?

– Нет, это точно нет. Он сбежал раньше, как подлец.

– Полагаю, ты сохранила официальные документы. Я могу на них взглянуть?

Моника Кемпбелл поднесла руку ко лбу, делая над собой видимое, неприятное для нее усилие, прежде чем признаться дочери.

– Зачем тебе это нужно?

– Потому что там в обязательном порядке указывают адреса обеих сторон. Я могла бы, по крайней мере, узнать, где он жил в то время.

Старая женщина покачала головой, глядя в пустоту, явно погрузившись в эпизод из прошлого.

– Я возненавидела твоего отца в день, когда он нас бросил. Я была так зла, что не желала иметь никаких следов его присутствия в доме. Я все вымыла с порошком, сожгла его письма, написанные в молодости, его подарки, его одежду, которую он не взял с собой, простыни с нашей кровати, обивку дивана, банные полотенца и, в приступе ярости, сожгла даже бумаги о разводе, потому что на них была его подпись…

Грейс не могла ее осуждать за столь радикальный жест, ведь она сама поступила столь же жестко, когда приняла решение жить одной, без семьи, без друзей.

– Мне очень жаль, – продолжала Моника Кемпбелл. – Я вижу, что ты ищешь ответы, а я ничем не могу тебе помочь. Снова…

– Не говори так. Ты сделала, что могла.

Благодарность, которую Грейс прочитала в глазах своей матери, поколебала ее уверенность: правильно ли она поступила, когда сожгла все мосты, соединявшие их? Откуда у нее это неожиданное внезапное желание заключить ее в объятия? В гостиной повисло молчание.

– Мне пора, – сказала наконец Грейс.

– Да, все равно скоро придет Фрея. И потом, у тебя, должно быть, много работы.

– Я взяла отгул, чтобы приехать сюда, и хочу воспользоваться случаем для продолжения моих поисков.

Мать без особой уверенности кивнула.

– Значит, ты вбила себе в голову разворошить прошлое.

– Ты хочешь, чтобы я сообщила тебе, если вдруг что-нибудь найду?

Моника Кемпбелл опустилась в кресло.

– Ты опять на меня рассердишься, если я это скажу, но сегодня мне хочется только покоя. И думаю, что, если начну заново переживать эту драму, это только усложнит мне остаток жизни.

Грейс поняла сказанное.

– Ладно, я пошла, – заключила она, догадываясь, что эти банальные слова станут одними из последних, обращенных ею к матери.

– До свиданья, Хендрике. Будь счастлива.

– До свиданья…

Грейс хотела добавить «мама», но у нее перехватило горло, губы скривились, и она закрыла за собой дверь дома.

В убежище своей машины она переложила найденный в комнате клочок бумаги в пластиковый пакетик, в каких всегда хранила улики с места происшествия.

Грейс смотрела в боковое стекло на дом своего детства, полускрытый снегом. Она не была уверена, но ей казалось, что у окна в гостиной неподвижно застыл силуэт.