Пассажир из Франкфурта

– Да, вроде бы так. И еще он говорил, что никогда нельзя сказать, когда какое-то средство действует на людей благотворно, а когда нет. Иногда бывает так, а иногда иначе. А еще он говорил о пенициллине, и сульфамидах, и пересадках сердца, и о чем-то вроде дамских пилюль, хотя тогда таких вроде бы не было. О том, что поначалу кажется хорошим, – какое-нибудь чудо-лекарство, чудо-газ или чудо-что-то, – а потом выясняется, что в них есть что-то такое, что делает их не только полезными, но даже вредными, и тогда хочется, чтобы их вовсе не было. Да, что-то в этом роде он мне и пытался объяснить. Это все было довольно непонятно. Я ему сказала: «То есть ты не хочешь рисковать?» – а он ответил: «Ты совершенно права, я не хочу рисковать. В этом-то и беда, потому что, видишь ли, я понятия не имею, в чем именно будет состоять риск. С нами, учеными, такое бывает: мы рискуем, а риск оказывается не в том, что мы изобрели, а в том, что потом сделают с нашим изобретением те люди, в руки которых оно попадет». Я говорю: «Ты опять про ядерное оружие и атомные бомбы?» – а он отвечает: «Да к черту ядерное оружие и атомные бомбы, дело зашло гораздо дальше».

Леди Матильда помолчала немного и продолжила свой рассказ:

– «Но если ты собираешься сделать людей добрыми и благожелательными, – говорю я, – о чем тогда волноваться?» А он говорит: «Матильда, ты не понимаешь и никогда не поймешь. Мои коллеги-ученые, по всей вероятности, тоже не поймут, и никакие политики не поймут никогда. Так что, видишь ли, риск слишком велик. Во всяком случае, чтобы все осмыслить, требуется много времени». – «Но, – говорю я, – ведь людей можно потом привести в чувство, как после веселящего газа, не так ли? То есть можно сделать людей благожелательными на какое-то короткое время, а потом с ними будет опять все в порядке – или опять не в порядке: я бы сказала, в зависимости от того, как на это посмотреть». А он ответил: «Нет, видишь ли, это средство действует постоянно, потому что оно влияет на что-то такое…» Он опять перешел на жаргон – какие-то длинные слова и цифры. Формулы или молекулярные сдвиги, что-то в этом роде. Я полагаю, это похоже на то, что они делают с кретинами, чтобы они перестали быть кретинами: то ли пересаживают им щитовидку, то ли удаляют, я точно не помню. Ну вот, по-моему, где-то в нас есть какая-то железка, и если ее удалить или прижечь, тогда человек будет постоянно…

– Постоянно благожелателен? Ты уверена, что это именно то слово – «благожелательность»?

– Да, ведь именно поэтому он назвал проект «Бенво».

– Интересно, а как его коллеги отнеслись к тому, что он дал задний ход?

– Не думаю, чтобы об этом знали многие. Эта Лиза, австрийская девушка, она с ним работала вместе, а еще был какой-то молодой человек по фамилии Лиденталь, или что-то вроде этого, но он умер от туберкулеза. И потом, о тех, кто с ним работал, он говорил как о простых помощниках, которые не знают, что именно он делает и каков будет результат. Я понимаю, к чему ты клонишь, – вдруг сказала Матильда. – Вряд ли он когда-либо кому-либо об этом говорил. Я думаю, что он уничтожил свои формулы, или записи, или что там у него было, и выбросил эту идею из головы. А потом с ним случился этот удар, и теперь он, бедный, плохо говорит. У него одна сторона парализована. Он и слышит плоховато. Он теперь только слушает музыку, и в этом вся его жизнь.

– Ты думаешь, дело всей жизни завершилось?

– Он даже не встречается с друзьями. Думаю, ему тяжело с ними видеться: он всегда находит какую-нибудь отговорку.

– Но ведь он жив, – возразил адмирал Блант. – Он все еще жив. У тебя есть его адрес?

– Есть где-то в записной книжке. Он живет все там же, на севере Шотландии. Но пойми же, когда-то он был таким удивительным человеком, а теперь он совсем не тот. Он просто… практически мертв, мертв во всех отношениях.

– Всегда остается надежда, – сказал адмирал Блант и добавил: – И вера.

– И благожелательность, – сказала леди Матильда.

Глава 21 Проект «Бенво»

Профессор Джон Готлиб сидел в кресле и пристально смотрел на красивую молодую женщину, сидевшую напротив. Он поднял руку и по привычке как-то по-обезьяньи почесал ухо. Сам он тоже слегка походил на обезьяну. Выдающийся вперед подбородок, непропорционально высокий лоб мыслителя, маленькая, тщедушная фигурка.

– Не каждый день ко мне приходит молодая леди с письмом от президента Соединенных Штатов. И все же, – приветливо сказал профессор Готлиб, – президенты не всегда наверняка знают, что делают. Что это все значит? Насколько я понял, у вас самые высокие рекомендации.

– Я пришла спросить вас о том, что вы знаете или что можете мне сказать о некоем проекте «Бенво».

– Вы действительно графиня Рената Зерковски?

– Формально – да, но чаще меня называют Мэри-Энн.

– Да, так и написано в отдельном письме. Значит, вы хотите знать о проекте «Бенво». Ну что ж, было такое дело. Теперь этот проект умер и похоронен, так же, по-моему, как и его автор.

– Вы имеете в виду профессора Шорхэма?