Пассажир из Франкфурта

В настоящий момент он возвращался с заседания следственной комиссии из Малайи[4]. По его мнению, оно было на редкость скучным. Его коллеги по комиссии, как ему показалось, заранее решили, каковы будут их заключения. Они смотрели и слушали, но это никак не повлияло на их уже сформировавшиеся взгляды. Стаффорд вставил им несколько палок в колеса – скорее забавы ради, нежели из каких-либо убеждений. Во всяком случае, это оживило заседание. Он жалел, что у него не было еще больше возможностей для этого. Члены комиссии были здравомыслящими, достойными людьми – и на редкость скучными. Даже знаменитая миссис Натаниэль Эдж, единственная женщина в составе комиссии, известная своей склонностью к всевозможным навязчивым идеям, проявляла благоразумие, когда дело сводилось к простым фактам. Она смотрела, слушала и действовала вполне эффективно.

Сэр Най встречался с нею однажды, когда возникла необходимость найти решение проблемы в столице одного из балканских государств. Тогда Стаффорд не смог удержаться от озвучивания нескольких интересных предложений. В журнале «Инсайд ньюс», любившем скандалы, высказывалось предположение, будто присутствие сэра Стаффорда Ная в этой столице было непосредственно связано с балканской проблемой и его миссия носила в высшей степени секретный, деликатный характер. Один из друзей прислал Стаффорду этот номер, где соответствующий абзац был помечен карандашом. Сэра Ная это отнюдь не удивило. Он прочитал заметку с довольной ухмылкой на лице. Его немало позабавила мысль о том, насколько далеки от истины оказались журналисты в этом нелепом предположении. Своим присутствием в Софии Стаффорд был обязан исключительно невинному интересу к редким дикорастущим цветам, а также настойчивым просьбам престарелой леди Люси Клегхорн, с которой он давно дружил и которая не знала устали в поисках этих дурацких цветков. Она была готова в любой момент ловко вскарабкаться на скалу или лихо прыгнуть в болото за каким-нибудь редким экземпляром, длина латинского названия которого, как правило, обратно пропорциональна его размерам.

Небольшая группа энтузиастов занималась этими ботаническими изысканиями на склонах гор уже в течение десяти дней, когда Стаффорд пожалел, что заметка не отражает истины. Он немного – только лишь немного – устал от дикорастущих цветов. Несмотря на нежные чувства, испытываемые им к Люси, неуемная энергия, с какой она носилась по склонам холмов в свои шестьдесят с лишним лет, легко обгоняя его, иногда вызывала у него раздражение. Перед его глазами постоянно мелькали ее штаны из рубчатого вельвета роскошного ярко-синего цвета, и хотя Люси обычно выглядела достаточно худой, теперь – одному богу известно почему – ее бедра казались ему слишком широкими. Славный маленький пирог, состряпанный на кухне международной политики, подумал он, в который можно было бы запустить пальцы и что-нибудь вылепить…

В салоне самолета вновь раздался металлический голос громкоговорителя. Он сообщил о том, что вследствие густого тумана над Женевой самолет совершит посадку в аэропорту Франкфурта, а оттуда полетит в Лондон. Пассажиры, следующие в Женеву, отправятся туда сразу, как только появится такая возможность. Сэру Стаффорду Наю было все равно. Если в Лондоне тоже туман, самолет, скорее всего, сядет в Прествике, аэропорту Глазго. Он надеялся, что этого не случится. В Прествике ему доводилось бывать слишком часто. Воздушные путешествия, как и сама жизнь, чрезвычайно утомительны. Если только… Он не знал – если только – что?

II

В зале для транзитных пассажиров аэропорта Франкфурта было тепло. Сэр Стаффорд Най расстегнул плащ и распахнул его, обнажив эффектную алую подкладку. Потягивая пиво, он рассеянно слушал объявления, доносившиеся из громкоговорителя.

– Рейс сорок три восемьдесят семь, следующий в Москву… Рейс двадцать три восемьдесят один, следующий в Египет и Калькутту…

Путешествия по всему миру – как это, должно быть, романтично! Однако атмосфера зала для транзитных пассажиров не позволяла настроиться на романтический лад: слишком много людей, слишком много киосков с всевозможными товарами, слишком много одинаково окрашенных кресел, слишком много пластика, слишком много плачущих детей. Он попытался вспомнить, кому принадлежат слова: «Хотел бы я любить Человечество; хотел бы я любить его глупое лицо»[5]. Может быть, Честертон? Стаффорд мог бы подписаться под этими словами. Когда достаточно много людей собирается вместе, они выглядят настолько угнетающе похожими друг на друга, что это просто невыносимо. Если бы появилось интересное лицо, подумал он, что это изменило бы? Стаффорд бросил пренебрежительный взгляд на двух молодых женщин, великолепно накрашенных, одетых в национальную униформу их страны, Англии, – в мини-юбки, которые с каждым годом становились все короче, – а потом на другую молодую женщину, еще более изысканно накрашенную, довольно привлекательную, одетую в нечто, называемое, если он не ошибался, кюлотами. По стезе следования моде она продвинулась чуть дальше остальных.