Пассажир «Полярной лилии»

Они знали все обо всех. Все было заранее расписано, как по сценарию.

— Поехали… Там вы найдете своих друзей… Здесь все всегда встречаются… А если вы не найдете их сегодня вечером, то застанете утром в одном из номеров «У Мариуса»…

«Моана» была меньше, но куда оглушительнее — сюда попадали, пройдя через «Лафайет». Женщины опустили свои туники под груди. Стюард с «Арамиса» — высокий, очень бледный блондин — сидел в углу, ему было плохо.

— Вы не видели радиста с судна?

Его не видели нигде. Оуэн уже подружился с врачом, выпившим столько же, сколько он сам.

— Половина этих красоток больна сифилисом… — говорил врач, блаженно улыбаясь. — Мне это известно лучше, чем кому-либо, я тут содержу больницу и лечу их… Через несколько дней добрая часть тех, кто веселится здесь, обнаружит, что их кое-чем наградили… Это, конечно, не столь важно, но, согласитесь, весьма забавно… Смотрите, вот эта малютка со вздернутым носиком из Мореа… Чистокровная маори… Кстати, этот тип встречается реже, чем думают… Здесь столько перемешано кровей после высадки Бугенвиля[23] и его проклятых матросов! Американцы хотели увезти ее в Голливуд, сниматься в каком-то фильме… Ее зовут Паото… Потребовалась медицинская справка. Ей не дали. Понимаете почему? Смотрите, сейчас ваш приятель с ней танцует…

Мсье Лусто!

Запах цветов, виски, шампанского, запах сжимаемых в объятиях женщин, смуглых благоухающих тел, звуки гавайской гитары и луна, как в театре, нависшая над кокосовыми пальмами, окаймляющими лагуну.

Смотрите-ка! Альфред тоже был здесь, как и все, но не в окружении женщин, не с попутчиками по кораблю, не в компании местных гуляк. Он невозмутимо сидел в углу с хозяином заведения, таким же суровым с виду, как и он сам, большеносым, со впалыми щеками, тот вводил Альфреда в курс дела, просвещая таким же образом, как только что местный врач — майора.

Который был час? Очень поздно. Такси отъезжали одно за другим.

— Нет, нет, я настаиваю, я непременно отвезу вас, разве только вам кажется, что я пьян, и вы боитесь…

Доктор выразил возмущение…

— Я еду с вами…

Машина слегка повиливала вдоль дороги, а двое мужчин тем временем говорили без умолку среди ночи, и крылья автомобиля задевали кустарник, усыпанный цветами с пьянящим ароматом.

— Увидите, майор! Сюда приезжают на шесть недель, на три месяца, потом в один прекрасный день понимают, что уехать уже не могут… А знаете почему? Потому что становятся абсолютно безвольными, и тут уж ничего не поделаешь… Вы, наверное, мне не верите… Но я-то знаю, вы станете нашим… примкнете, например, к «Колониальному клубу»… Только не к «Яхт-клубу»… Здесь две фракции, но для людей нашего уровня приемлема лишь первая… Честное слово, мне было бы обидно увидеть вас в «Яхт-клубе»…

Яхт-клуб… Яхт-клуб…

Эти слова, непонятно почему, преследовали его во сне, и было уже совсем светло, когда он услышал, как открылась и закрылась дверь соседней комнаты — вернулся Альфред Мужен.

IV

Ему приснился странный сон. Будто он в Лондоне на площади Пикадилли и стоит на тротуаре, как раз напротив магазина Адамса, где продают чемоданы. Непонятно почему, но ему необходимо срочно пересечь площадь по направлению к Реджент-стрит, а путь ему преграждают проезжающие мимо автобусы. Нет ни такси, ни машин, одни огромные двухэтажные автобусы, которые движутся по всем полосам, не оставляя ни малейшего зазора. Все пассажиры в автобусах — и на первом, и на втором этаже — смотрят прямо на него. Странно, у мужчин усы по моде начала века, у женщин — забавные плоские шляпки, водруженные на высокие прически.

Все это напоминает картину или цветную гравюру. Он делает энергичные знаки полисмену, стоящему на середине площади, чтобы тот хоть на миг приостановил поток автобусов.

И полисмен видит его. Но, как и у пассажиров автобусов, его лицо выражает строгое осуждение.

И тогда, ошеломленный, он вдруг понимает: одни и те же люди, одни и те же автобусы проплывают перед ним раз за разом. Поэтому-то их так много и их ряды кажутся такими тесными: они движутся по кругу, объезжая площадь Пикадилли. Пассажиры по-прежнему бросают на Оуэна разгневанные взгляды, а тот ощупывает себя, недоумевая, что неприличного в нем они находят, и наконец понимает: он — без ботинок, в одних шелковых носках, уродливых, фиолетового цвета, каких в жизни не носил.

И только бреясь перед увеличивающим зеркалом, подвешенном на оконном шпингалете, он вспомнил, что вчера в «Лафайет» видел такие фиолетовые носки на одном из корабельных коков.

Было одиннадцать утра, и над одноэтажными домиками среди ослепительной зелени он различал трубы и верхние палубы «Арамиса», все еще стоящего у причала. Правда, ему казалось, что уже давно, во сне, он слышал вой сирены, извещавшей об отплытии корабля. Сирена еще раз позвала замешкавшихся пассажиров, а Филипп Оуэн в это время выходил из отеля, не зная, что предпочесть — завтрак или стакан виски. В конце концов он позавтракал в одиночестве среди зелени.

— Корабль должен был отойти в десять?

— Да, мсье.

— Вы не знаете, почему он опаздывает?

— Нет, мсье.