Пассажир последнего рейса

Роберт Штильмарк Пассажир последнего рейса

Вступление

1

Старый пассажирский пароход «Лассаль», заканчивая навигацию, шел вне расписания из Рыбинска вниз. В Городецком затоне начальство должно было решить судьбу парохода: капитальный ремонт или списание.

Октябрьским вечером в Кинешме «Лассаль» стал под погрузку. Метеопрогноз подгонял — ожидались туманы и заморозки. А груз оказался самый невыгодный, легкий и громоздкий: корзины с пивом, хлопок в кипах, тюки ваты, ящики с парфюмерией и галантереей. Грузили всей командой, вплоть до судовых стажеров из речного техникума. Даже помощники капитана — «пом», «пом-пом» и «пом-пом-пом», как их прозвали стажеры, — скинули шинели, надели телогрейки и «козы» — ременные наплечники с упором на уровне поясницы, и, вместе со всей командой — давай вверх-вниз по трапам, то с ящиком, то с кипой на спине. Ночная погрузка, начатая вяло, пошла вдруг с таким веселым и злым азартом, что и пассажиры, мерзнувшие на пристани в ожидании посадки, не смогли остаться сторонними зрителями и тоже взялись помогать.

Руководил погрузкой капитан «Лассаля», рослый волгарь с поседелой бородой. Он держал в руке пачку документов на грузы и неторопливо ходил от трюма к трюму. И каждому грузчику хотелось быстрее и молодцеватее пробежать с поклажей мимо капитана.

Больше всех старался долговязый, болезненного вида гражданин в мятой шляпе и дешевом заграничном пальто. На первый взгляд от него было трудно ждать сноровки грузчика, но, видимо, бегать с ношей по трапам приходилось ему не впервой.

После полуночи капитан приказал радисту транслировать спортивные марши. Под эту задорную музыку темп работы еще ускорился. Всей артелью погрузку закончили к утру.

Даже пустую верхнюю палубу сплошь уставили ящиками, корзинами и тюками — прогуливаться здесь сейчас было некому. Из пароходной трубы повалил черный угольный дым, капитан взошел на мостик, дал в машинное команду «Готовсь!» и потянул рукоять гудка. Из медного остывшего зева сначала долго рвалась шипящая струя пара и брызг, потом протяжный рев отдался эхом от высокого берега: «Лассаль» извещал пристань Кинешму, что закончил погрузку, произвел посадку пассажиров и готовится отвалить, по всей вероятности, навсегда!

2

Кинешемская касса продала на «Лассаля» всего одно-единственное верхнее классное место. Купил его тот самый долговязый гражданин в заграничном пальто, что так усердствовал на погрузке. С чемоданчиком в руке пассажир остановился наверху, посреди полутемного коридора. Потолочная лампа в матовом плафоне еле освещала одинаковые двери кают, красную ковровую дорожку поверх протертого маслом линолеума и в дальнем конце — зеркальные стекла салона, запертого на ключ.

Из каюты с надписью «Проводники» выглянула пожилая женщина в синей телогрейке с меховым воротником. За ее спиной высились горы одеял и простынь, до самого потолка.

— Мне бы местечко, — робко попросил гражданин. — Каюту бы…

Женщина так удивилась, будто впервые в жизни увидела перед собой всамделишного пассажира.

— Как это каюту? Нешто они там, в Кинешме, с ума посходили, классный билет продали? Весь этаж нетоплен, система спущена… Сами-то вы соображаете, какие сейчас могут быть каюты?

— Да мне бы только пока руки вымыть да примоститься как-нибудь. Просто не верится даже, что опять берега эти вижу.

Пароход выходил на фарватер. Ветром распахнуло дверь на палубу. Снаружи донесло сочную дробь пароходных плиц, шелест волны у бортов. Из-под лестницы, снизу, тянуло смолеными канатами и остывающим паром. Пол в коридоре содрогался от работы машины. Ее мерный, спокойный гул то и дело перебивался неровной стукотней паровой лебедки и скрежетом рулевой цепи. Проводница не замечала, что пассажир взволнован этими будничными для нее звуками и запахами. Сверху спустился капитан. Несколько нерастаявших снежинок блестело в его бороде. Проводница пожаловалась на кинешемскую кассу.

— Не беда, Нюра, — сказал капитан. — Пристроим пассажира. Далеко едете, товарищ?

— Билет у меня до Нижнего, то есть до Горького, но я знаю, вы, кажется, только до Городца? Я там пересесть могу, мне ведь не к спеху. Хочу родные места увидеть, Кинешму, Яшму, Юрьевец. Давно я эти места покинул.

— В Яшме у нас будет стоянка часа на три. Успеете погулять, даже родных навестить. А покамест, если желаете, можете в рубку к нам подняться, оттуда все как на ладони разглядите.

— Идти мне в Яшме давно не к кому. А вот из рубки полюбоваться — за это спасибо от души!

— Надевайте тогда бушлат и шапку; чемоданчик свой и пальто оставьте у проводницы, внизу. Зима — не вата, не греет нашего брата!

Наверху таяла утренняя сизо-сиреневая мгла, разбавленная медленным приливом рассвета. Фабричные огни Кинешмы погасли. Город отдалялся и выглядел очень красивым с широкого речного плеса. Старинные арочные складские здания, соборная колокольня, береговые откосы, бульвар с беседкой, крутые лестницы и съезды к пристаням — все это, чуть присыпанное легкой осенней порошей, повторилось в оловянном зеркале стылой Волги.