Пассажир своей судьбы

Занятый этими мыслями, ошарашенный, потерянный, я вяло следил, как мать запирает входную дверь, кладет сумку на тумбочку в прихожей, разувается, надевает домашние тапочки, идет в комнату.

В этот момент раздался шум. Я встрепенулся, не ожидая никаких звуков в тихой квартире, где нет никого, кроме нас матерью, и тут же сообразил, что это шум воды, сливаемой в унитаз. Следом послышалось, как кто-то открыл кран и начал мыть руки.

Кто?! Кто там может быть? Грабитель? Абсурд! Зачем вору, который пришел грабить квартиру, идти и мыть руки?

Дверь ванной открылась, и оттуда вышел человек.

Оказавшись в поезде, пройдя через настоящий ад; поняв пять минут назад, что невидим и, возможно, мертв, я решил, что со мною уже произошло все самое немыслимое. Но вселенная продолжала испытывать меня на прочность.

Глядя на человека, который вышел из ванны и, как ни в чем не бывало, направился в комнату, я физически ощущал, как остатки здравого смысла покидают меня. Такого слепящего, невыносимого ужаса я не испытывал ни разу. Даже не думал, что могу испытать и при этом остаться в живых.

– Привет, мам, – сказал Федор, скрывая волнение за легкостью тона.

– Добрый день, – ответила она, проходя в ванную мимо него.

Мимо меня! Я стоял и смотрел на себя самого!

Двойник занял мое место…

На какое-то время я, по всей видимости, потерял сознание, перестал соображать. Провалился в темную холодную яму, а когда выбрался обратно, мать и Федор, оказывается, успели поссориться.

Я смотрел на… Как его называть, если он – это я?

Огромная, кошмарная волна паники и ужаса, что затопила меня, отхлынула, и я понемногу начал осмысливать происходящее, пытаться рассуждать.

Приглядевшись к Федору, я обнаружил, что отражение в зеркале, которое привык видеть, отличалось от того, что я видел сейчас. Нет, черты лица те же, но я казался себе более брутальным и мужественным. А со стороны, оказывается, выглядел иначе.

Высокий, конечно, и плечи широкие, но ершистый взгляд, задиристые манеры, оказывается, делали меня похожим на мальчишку-подростка. Я заметно сутулился, и усмешка получалась какая-то нелепая – неуверенная, извиняющаяся и одновременно дерзкая. И зачем вечно почесывать переносицу?

Федор склонился над раскрытой сумкой. Укладывал в нее вещи, делая вид, что не замечает матери, которая стояла за его спиной. Она переминалась с ноги на ногу, желая, но не решаясь заговорить, и я точно знал, что она вот-вот не выдержит. Так и вышло.

– Ты понимаешь, что ломаешь собственную жизнь? – громко спросила мать.

Меня бросило в жар: вот зачем я оказался здесь именно в этот день, в это время! Пусть все не так просто, как думалось поначалу, но я тем не менее должен исправить ошибку: не пустить самого себя в тот поезд!

Федор еще дома, так что у меня есть шанс.

Но ведь они не слышат, что я говорю. Затруднительно общаться с людьми, которые даже не подозревают о твоем присутствии…

Я заметался по квартире: постоял возле телевизора, приблизился к креслу, выглянул в окно. Совершенно обычные, привычные ощущения. Воспринимал я себя как нормальный, живой человек, а не бестелесный образ.

Прошел в кухню, взял чайник с плиты, подержал его на весу, опустил на место. В комнате на лязганье не отреагировали, шума не услышали.

Попробуем еще раз. Снова приподняв чайник, я шарахнул его на плиту изо всех сил. Грохот был такой, что все соседи должны сбежаться! Я обернулся, ожидая, что мать и Федор примчатся в кухню, испуганные и озадаченные: что могло произойти?

Но они продолжали переругиваться в комнате. Если бы слышали, точно бы пришли. Выходит, не слышат… Я-то их слышу, а они меня – нет.

Как же тогда я сумею привлечь их внимание? Как заставлю Федора усомниться в принятом решении?

Чувствуя полнейшее бессилие и вновь подступающее отчаяние, я разозлился. На Федора, который в этот момент нес какую-то ересь, пытаясь доказать свою «взрослость». На злую, обидчивую судьбу, которую так легко прогневать. На фантастическую, безнадежную ситуацию, в которой оказался.

Я ураганом пронесся по кухне, круша все, что под руку попадалось. Рыча, как дикий зверь, смел со стола солонки и перечницы, расшвырял фрукты из вазы – апельсины оранжевыми шариками поскакали по полу. Ударил кулаком по дверце холодильника – осталась довольно глубокая вмятина.

Эмоции захлестнули, хотелось кричать, ругаться, орать что угодно, лишь бы меня услышали. Но слова застревали в глотке. Их было так много, что они столпились у входа, как пассажиры автобуса в час пик, не желая пропустить друг друга. Все, на что меня хватило, было по-детски беспомощное:

– Вот вам! Получите!

Мать и Федор не реагировали, не удивлялись, не пугались. Не слышали, как я бесновался. В их измерении было по-прежнему тихо. В эти минуты они были сосредоточены друг на друге: только их словесная перепалка имела значение.

Выскочив в комнату, я устроил погром и там. Сдернул шторы с окна, опрокинул телевизор. Дверца платяного шкафа была открыта, и я захлопнул ее.

– Что такое? – быстро проговорила мать, поглядев в ту сторону.

– Сквозняк, наверное, – неуверенно сказал Федор.