Пассажир своей судьбы

– Ты не понял, – Валентина спрятала лицо в ладонях и помотала головой. – Раз уж мы сейчас про вину и прощение… Так уж надо до конца. В смерти Фаечки ты виноват не больше меня – я всегда это знала, даже тогда. Мне было плохо, ужасно плохо, я была зла на весь мир, и особенно – на себя. Думала, не заслуживаю ничего хорошего, должна наказать себя, уничтожить то, что еще у меня оставалось. Я не понимала, что любовь можно увеличить, разделив, а горе, если поделить на двоих, можно чуточку уменьшить. – Глаза Валентины были сухими, опаленными болью. – Не ты, а я перед тобой должна извиняться. Из-за меня ты уехал, семьи не стало, Федя рос без отца. Прости. Если сможешь, конечно. Давно уже надо было прощения попросить, только духу не хватало. Но я все равно рада, что сказала это тебе. Хотя бы сейчас.

Игорь хотел ответить и не смог. Валентина давно ушла, а он все стоял и стоял на лестничной площадке, и в глубине души зарождалось понимание, что многолетний толстый лед между ними все-таки может быть сломан.

Валентина устала наматывать круги в коридоре и вновь присела рядом. В этот момент дверь палаты открылась, и они оба, как солдаты по команде, не сговариваясь, вскочили и замерли плечом к плечу, глядя на доктора.

– С Федей… – сказали хором и так же синхронно умолкли.

Врач замахал руками: мол, все хорошо.

– Нам с вами нужно обсудить некоторые моменты. Дело в том, что Федор находится здесь уже почти два месяца, – проговорил он, – и мы не можем сказать, сколько месяцев или лет он пробудет в теперешнем состоянии. Мы сделали все, что могли. Пациент самостоятельно дышит и…

– Но ведь он нуждается во врачебном уходе, – сказал Игорь. – Вы не можете выбросить его на улицу!

– Никто не говорит, что его выбросят! Но и вы поймите. Необходимые манипуляции можно проводить и в другом месте, а здесь…

– Вы хотите избавиться от нас, потому что уже не надеетесь, так? И боитесь, что в случае… – Валентина задохнулась, но перевела дыхание и продолжила: – В случае чего мы вам испортим показатели?

Доктор возмутился и стал уверять их, что это не так, что Валентина передергивает и не хочет спокойно разобраться. Они все втроем принялись говорить – горячо и нервно, перебивая один другого, потому что ни один не был уверен в правоте своих слов. Игорь участвовал в разговоре и в то же время будто смотрел на происходящее со стороны.

Все было пусто, все бесполезно…

Он лежал там, за закрытой дверью, его сын, его маленький мальчик, ставший уже взрослым и испытавший за свою короткую жизнь так много боли. И они с Валентиной, и этот уставший после ночного дежурства врач, отличный профессионал и порядочный человек, и весь персонал огромной клиники – никто не мог вызволить Федора из небытия. Словно железной дверью с огромными замками он был отгорожен от мира загадочной и неподвластной медицине болезнью. Был заперт, посажен на цепь.

– Мы с вами ходим по кругу! – досадливо сказал Валентине врач.

По кругу… Эти слова внезапно показались Игорю важными. Было в них что-то особенное, но что? Он нахмурился, пытаясь уловить их значение, и в этот момент Валентина вдруг осеклась на полуслове и тоже сказала:

– По кругу, – и глянула на Игоря.

Стало тихо. Никто больше не спорил. Валентина с Игорем смотрели друг другу в глаза, будто стараясь прочесть неразборчиво написанный текст.

– Мой сон, – прошептала она. – Федор говорил, что хочет выбраться из круга! Он говорил, что хочет вернуться домой и не может. Никак не может.

«Вот оно, то самое, важное!» – подумал Игорь.

– Мы заберем его, – твердо сказал он. – Заберем сына домой.

– Я говорил не об этом, – начал доктор, – а о том, что существуют специализированные…

– А мы – как раз об этом, – перебила Валентина. – Мы с мужем хотим забрать сына домой. Подпишем все, что нужно. Я знаю, как ухаживать за Федором. Чего не знаю, тому научусь.

Она назвала Игоря мужем, и слова эти произнеслись сами собой, так легко и естественно, что не было сомнений в их правильности.

Доктор снял очки и близоруко сощурился. Помолчал, снова вернул очки на переносицу и сказал совсем другим тоном, безо всякой казенщины:

– Понимаю, что вы чувствуете. Просто хочу предупредить. Никто не может дать гарантии, что ваш сын когда-нибудь придет в себя.

– Федор может вернуться к нам, а может остаться там, где он сейчас. Пятьдесят на пятьдесят. Разве это так уж мало? Но если кто-то из нас всегда будет рядом – постоянно, а не урывками! – то шансов на исцеление все-таки больше, верно?

Доктор неопределенно качнул головой.

– Я не хочу больше оставлять сына одного. Никогда. Даже не понимаю, почему раньше не сообразил… – голос Игоря задрожал, и Валентина тихонько сжала его руку, – что Федор не должен оставаться в одиночестве.

– Возможно, вы правы. Дома и стены помогают, – задумчиво сказал доктор. – Но вы должны быть готовы: даже если он очнется, то вряд ли будет прежним. Таким, каким вы его знаете.

– Значит, мы познакомимся заново. – Валентина улыбнулась давно забытой, какой-то особенно светлой, девичьей улыбкой.

– Что ж, раз вы все решили, я подготовлю документы.

Врач ушел, оставив их одних.