Пасть

Хм… Миша вроде не собирался сегодня привозить строителей, подумал Горянин. Тяжело перешагнувший оградку человек приблизился, и Денис с удивлением узнал Колыванова. Даже не столько узнал, сколько угадал в искажённых чертах. Мелькнула шальная мысль, что у Миши Колывано-ва, учредителя и директора торговой фирмы «Орион-Трейд», есть брат-близнец, существование коего он тщательно скрывал от Горянина все пятнадцать лет знакомства. И этот блудный родственник объявился после недельного, а то и больше, запоя — грязный, обросший, пошатывающийся, с воспалёнными глазами… Сильно исцарапанный — колючая щетина на подбородке в запёкшейся, почерневшей крови. И босой. Но это был Миша. Чужой и совершенно на себя не похожий. Алкогольный перегар ощущался метра за три — и ещё какой-то резкий, незнакомый и неприятный запах…

Когда же он успел так обрасти? Вчера ведь, кажется… — Мысль эту Денис не успел додумать, потому что Колыванов открыл рот и произнёс одно-единственное слово:

— Пойдём!

Горянин подавился шутливой фразой о затянувшемся банкете — так поразил его этот голос. Сказать, что он был не похож на обычный голос Миши, — не сказать ничего. Он вообще ни на что не был похож. Хотя, впрочем…

…Когда-то давно, мальчишкой, Денис Горянин видел чудо-собаку. Её показывали, как большую диковину, в его любимой передаче «В мире животных». Собака… умела говорить! Ну, не вела, конечно, светские беседы и даже не могла, подобно попугаям, выдавать связные фразы — но «произносила» десяток простейших слов: «мама», «дай!», «Ада» — так звали эту овчарку-суку.

На Горянина в отличие от умилявшегося ведущего речи собаки произвели неожиданно тягостное впечатление — гортань, не предназначенная природой для подобных упражнений, выдавала звуки жутковатые, пугающие гораздо больше лая, воя или рычания… Ту передачу Денис не забыл до сих пор — и сейчас голос Колыванова вдруг напомнил ему мертвящие и страшные собачьи слова…

И как эхо его мыслям раздалось рычание — на этот раз самое настоящее рычание, — приглушённое и злое. Горянин глянул через плечо. Фила, убежавшая было по своим собачьим делам, сейчас вернулась и рычала — не подходя близко, прижавшись к земле, вздыбив шерсть на загривке…

Рычала на Колыванова.

Денис застыл в странном оцепенении, не произнося ни слова — не понимал, что сейчас надо сказать и что можно сделать, — и поражённый непонятно откуда надвигающимся предчувствием чего-то нехорошего. Непонятного и опасного.

Тогда Колыванов повторил то же слово тем же голосом:

— Пойдём! — и ухватился грязными пальцами с обломанными ногтями за рукав Горянина. Жест был неловкий, натужный — простейшее движение кисти далось Мише с большим трудом. Это походило на пластику человека, заново осваивающего руку после сложнейшего перелома и нескольких месяцев в гипсе.

Он тянул Горянина настойчиво и сильно, и тот пошёл за ним, не понимая, куда и зачем идёт, — пошёл для того, чтобы не услышать ещё раз просьбу, высказанную этим мёртвым и мерзким голосом.

Фила двинулась за ними — в некотором отдалении, по-прежнему прижимаясь к земле, негромко и злобно рыча.

…Замызганное и потёртое брезентовое полотнище к земле не прилегало, опираясь на обломанные стебли бурьяна. И всё равно Колыванов ухватился за его край удивительно легко — не сгибаясь и не наклоняясь, лишь чуть согнув ноги в коленях. Где он взял эту грязную тряпку? — удивился Горянин, как будто ничего более странного вокруг не было. Но непонятного, тревожного было столько, что мозг поневоле ухватывался за не важные и вполне объяснимые детали — словно достаточно ответить на эти вопросы — и всё остальное встанет на свои места, сделается простым, понятным и правильным…

Спустя секунду у него уже не осталось ни одной связной мысли, потому что Колыванов отдёрнул брезент. Под полотнищем был Саша.

— У-у-а-а-э… — простонал Горянин, связки его оказались не в силах выдать что-либо членораздельное…

Что мальчик мёртв, видно было с первого взгляда. Не просто мёртв — Саша был убит, убит с ужасающей, непредставимой для нормального человека жестокостью.

На изломанном, истоптанном, залитом спёкшейся кровью бурьяне лежало, по сути, даже не тело, а его изуродованные фрагменты, кое-как сложенные вместе, — и, как в собранной небрежной рукой детской мозаике, многого не хватало…

Глотка зияла рваным провалом, и от него тянулось в сторону что-то длинное, даже на вид неприятно-скользкое; не было правой руки — кисть и остаток запястья с торчащими белыми обломками кости приложены к превращённым в лохмотья остаткам плеча; левая на месте, но из бицепса вырваны, выдраны, выкушены большие куски — вместе с клочьями рубашки и синей куртки.

Следы укусов, следы зубов, повсюду на относительно уцелевших участках тела, — одни неглубокие, цепочки небольших ранок, другие — безжалостные, разорвавшие мышцы и связки на кровавые ошметья… Уцелело лицо — до неузнаваемости искажённое, смятое, перекошенное…