Pasta per amore, или Макароны для Любы

— Вот, значит, как! — последние слова чрезвычайно задели меня. — То есть я тебе даже не друг! Прекрасно! Как целоваться со мной, отвечать мне на поцелуй — ты не сопротивлялась и не стеснялась! А теперь, оказывается, не знаешь, кто я тебе. С Васьком ты тоже целуешься по-дружески?

— Нет. Но это тебя не касается. Да, мы поцеловались с тобой, но это не значит, что ты являешься для меня кем-то, перед кем я должна отчитываться, и кого я должна стесняться. И тем более, — у кого мне спрашивать разрешение, чтобы пойти вместе с моим другом домой.

— Хорошо. Я все понял. Не буду тебе мешать, — каждое слово давалось с трудом. Хотелось стукнуть кулаком в стену, чтобы почувствовать физическую боль, переключиться на неё и не чувствовать жжение в груди.

Я решительно зашагал в зал, зацепив по дороге официанта и, ударившись о колонну, едва не перевернул цветочный горшок, который какой-то идиот придумал поставить в том месте. На Любу не обернулся ни разу, казалось смотреть на неё было бы для меня невыносимым.

Вернулся за столик к своим друзьям.

Во мне бушевали столько чувств, внутри всё горело огнём. Выпитый залпом стакан холодной газировки, показался каплей, упавший на раскаленный камень. Я налил еще и также опрокинул в себя, но снова не помогло. Видимо, чтобы охладить себя изнутри, воды недостаточно…

Оживленное кафе, которое меня и привлекало тем, что здесь всегда много народу, вдруг стало ужасно раздражать. Атмосфера начала «душить» меня. Жизненно необходимым стало желание выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха.

Не отвечая на назойливые вопросы, я направился к выходу, прыгнул в свою машину и уехал домой. Мне было плевать, что сегодня мне нужно было быть в институте, чтобы попасть на консультацию. Сегодня у меня нет моральных сил, чтобы заниматься чем-то еще. Мне нужно просто остыть, иначе я взорвусь и тогда уже точно закопаю этим не только свою репутацию, но и свой столь долгожданный диплом.

13

Марио

Паршивое утро. Паршивая ночь и такое же паршивое раннее утро. Последний раз раньше семи я просыпался в пятом классе, когда мы с родителями улетали во Францию на мамино выступление. Не помню, что послужило причиной купить билет на такую рань, но хорошо помню, что из-за того раннего подъёма чуть не возненавидел Париж.

Сегодня я ненавижу всё! Эти часы на стене, которые остановились несколько месяцев назад, но с тех пор продолжают тикать, да еще и так громко, что абсолютно взрывают мозг. Этих птиц, которые оказывается устраивают по утрам концерты у меня за окном. Это противное солнце, которое даже сквозь закрытые жалюзи освещает мою комнату. И еще Филиппыча, который полночи меня преследовал.

Нет, кошмаром в привычном смысле мой сон назвать нельзя. Это скорее тот случай, когда ночное видение тянется настолько мучительно долго и бессодержательно, что становится тошно. Филиппыч был главным героем. Он читал какую-то лекцию, а я всеми силами пытался не уснуть. Да-да, боролся со сном во сне. Потом он отчитывал меня в коридоре. Потом мы сидели с ним в кафе за тем столиком, где накануне сидела его внучка с Васьком, и он продолжал что-то от меня требовать, язвить и издеваться.

Мне хотелось увидеть Любу. И хотелось проснуться. Эти два желания настолько переплелись, что я начал четко осознавать: увижу её и освобожусь от этого наваждения. Я начал искать её. Вертел головой в ожидании увидеть белый вязаный свитерок, который был на ней в первую нашу встречу (почему-то я был уверен, что она должна быть одета как тогда), но не видел его. Мне казалось, что Люба где-то рядом, я даже чувствовал её то ли дыхание, то ли сердцебиение, но никак не мог поймать взглядом. Люди мелькали перед глазами — знакомые и незнакомые лица сменяли друг друга, но ни одно лицо не задерживалось дольше короткого мига. У меня начала кружиться голова. Я изо всех сил пытался остановиться, но меня несло словно в центрифуге, и когда в горлу подступила тошнота, я резко проснулся.

Часы показывали 6:39. Меня всего еще какое-то время потряхивало от изматывающего сна, а потом наступило бессилие. Никакой бодрости и никакого сна, как я ни старался.

Совершенно без удовольствия подошёл подтянуться на турнике. Видимо, моё настроение сыграло тут фатальную роль — я подпрыгнул к турнику и сам не понял, как выбил его своей рукой из левого крепления. Металлическая перекладина сорвалась и я, успев зацепиться только правой рукой, всем весом повис на ней. В следующую секунду резкая боль, будто разряд тока, пронзила руку, а моё тело уже обрушивалось на пол.

Матерился я тихо, потому что от острой боли в руке перехватило дыхание, однако падение всё-таки разбудило родителей и спустя пару минут они уже были в моей комнате.

* * *

— Подвывих плечевого сустава и растяжение связок, — констатировал я свой диагноз Чацкому. — Ерунда, конечно, но теперь две недели я на подвязке.

Гипс мне не наложили, так как перелома нет, но руку «вправили» и зафиксировали, чтобы избежать повторного травмирования.

— И как ты теперь будешь проект по философии делать? ты же правша? — спрашивает друг, как всегда рационально смотря на проблему.