Пастер

В то время, когда Пастер писал свой отчет, когда он лазал по подвалам и горным вершинам, Пуше тоже не дремал. Убежденный в своей правоте, он тоже взбирался в горы и спускался в долины — побывал в Сицилии и на Этне, плавал по Средиземному морю. И везде брал пробы воздуха, и везде воздух оказывался «одинаково плодородным». Пуше тоже написал отчет в Академию наук: «…воздух, одинаково подходящий для зарождения организмов, независимо от того, брались ли образцы в густо населенных городах, где воздух сильно засорен, или же на вершине горы, или на море, где он особенно чист. Я утверждаю, что из одного кубического дециметра воздуха, взятого в любом месте, можно всегда получить легионы микроорганизмов и плесеней».

Не следует забывать, что Пуше вовсе не считал, что эти микроорганизмы и плесени обитают в воздухе, — нет, речь шла только о том, что каждый пузырек воздуха, откуда бы его ни брали, способен в бутылке с настоем дать ту необходимую силу, которая рождает эти существа. Словом, Пуше проповедовал непорочное зачатие, а Пастер — рождение от родителей.

Но Пастер начал уже утомляться от всех этих возражений, он решил на этот раз не отвечать Пуше. Истина была на его стороне, о чем он уже сказал в Академии. А теперь его ждали другие дела — незавершенные работы по брожению.

Он ими и занялся, выехав из Парижа.

Тем временем в Академии наук дебаты продолжались. С одной стороны были Пуше, Жоли и Мюссе и их многочисленные сторонники из числа ученых и просто интеллигентов; с другой — статья Пастера «Об организованных тельцах, содержащихся в атмосферном воздухе».

И статья выдержала бой. Мнение Академии наук было выражено весьма определенно: в пользу Пастера и его теории зародышей. Академия наук присудила ему премию за конкурсную тему: «Попытайтесь путем тщательно проведенных опытов пролить новый свет на проблему так называемого самопроизвольного зарождения».

Разумеется, Пуше, Жоли и Мюссе не могли не восхищаться энергией и остроумием Пастера. Но они не могли и уступить ему поле боя. Уже по одному тому, что искренне верили в свою правоту. И все трое летом 1863 года решили побить Пастера его же оружием.

Они снова предприняли высокогорную альпинистскую экспедицию, можно сказать, «превзойдя» Пастера: поднялись на 1000 метров выше его. У них тоже были с собой в огромном количестве колбы с вытянутым горлышком, но только в этих сосудах был налит не дрожжевой бульон, а сенной отвар.

Не более Пастера привычные к лазанью по горам, трое натуралистов, обливаясь потом, поднялись на 3000 метров над уровнем моря, добравшись до крупных ледников Маладетты.

Они остановились у глубокой, узкой щели в леднике, где воздух был безусловно чист и спокоен, и тут, предвкушая сенсацию, которую произведут их опыты, открыли несколько своих сосудов с сенным отваром и быстро запаяли их горлышки.

Измученные и усталые, вернулись исследователи воздуха к подножию гор в Баньер-де-Люшон, и тут они получили лучшее вознаграждение за потраченные усилия: во всех сосудах жидкость начала разлагаться.

Что-то теперь запоет Пастер?

Пастер «запел» несколько неожиданную для них песню: он потребовал раз и навсегда покончить с этим делом — назначить комиссию Академии наук, в присутствии которой его противники повторят свои опыты.

Среди ученых раздавались голоса о ненужности комиссии, потому что после исчерпывающих экспериментов Пастера вопрос уже совершенно ясен — самопроизвольного зарождения не бывает, сомневаться в этом — значит не понимать вопроса. Однако Пастер настаивал, а Пуше, Жоли и Мюссе понимали, что для них отступления не существует — надо было соглашаться.

Они согласились, но предъявили свои условия: опыты зимой или даже весной могут полностью опорочить их выводы; они имели дело с летним самозарождением, а потому они требуют отсрочки до будущего лета.

Пастер не хотел ждать — слишком много нервов потрепали ему упрямые противники. Он ни на минуту не допускал, чтобы их опыты выдержали критику настоящих ученых; он понимал, что они совершили какую-то неточность, не чисто произвели свои эксперименты и только поэтому получили противоположные результаты. Он раздраженно возражал: при чем тут лето, когда обыкновенный термостат может поднять температуру до любого уровня? Ему, Пастеру, совершенно безразлично, в какое время года делать опыты, он берется повторить их в присутствии любой комиссии когда ей будет угодно. Но он не желает больше растягивать этот ненужный спор. Если теория самозарождения верна в июле, она должна быть верна и в декабре.

Академия назначила комиссию, в которую входили виднейшие ученые Франции, в том числе Балар и Дюма. Однако комиссия решила дать возможность «подсудимым» настоять на своей просьбе — это было выгодней и для Пастера: в противном случае «самозарожденцы» на весь мир кричали бы, что во всем виновата погода.

Пришлось ждать.

Но вот наступил и этот интереснейший день. Интереснейший не только потому, что Пастер, наконец, мог легко вздохнуть, но и потому, что в этот день не состоялось нечто, что единственно могло бы послужить на пользу науке.