Пастер

Когда он вернулся из Арбуа, мадам Пастер ни о чем не спросила — по его подавленному виду, по скорбному лицу она прочла все. Удар был тяжелым — Пастер безмерно любил отца, чудесного воспитателя и верного друга. Предчувствия не обманули его: в Арбуа он застал гроб. Его мучила мысль, что он так и не успел сказать дорогому старику всех тех ласковых слов, которыми полна была душа и которые так трудно говорятся в обычное время. Горе согнуло его плечи, веки глаз были красны от пролитых слез.

Как всегда, он старался забыться в работе. Нередко теперь, когда он сидел у микроскопа или выслушивал сообщения своих помощников, ему виделось милое, постаревшее от болезни лицо отца, слышался его спокойный, сдержанный голос. Тогда он выходил из лаборатории и брел, согнувшись, в маленький домик, где, пугая жену, начинал непривычно страстно ласкать свою старшую дочь.

Посидев немного возле родных, словно набираясь от них бодрости, он снова возвращался в лабораторию и снова садился за микроскоп.

Кое-что начинало уже проясняться. Гусеницы, которые казались больными, но на которых не было ни пятен, ни паразитов, заворачивались в кокон и плели свои тонкие нити. Прошли и другие стадии их превращений, и вот уже куколка готовится превратиться в бабочку…

Но вместо этого она попадает в микроскоп Пастера, и он радостно ахает: паразиты буквально заполняют куколку, и нет ни одной бабочки, вылупившейся из этого выводка, на которой не кишели бы микроскопические «корналиевы тельца».

— Вот теперь понятно, — говорит Пастер своим помощникам, — мы были не правы, когда искали возбудителей болезни — теперь мы уже вправе называть их так — исключительно на грене и гусеницах! Они могут носить в себе зародыши пебрины, но не иметь еще зрелых паразитов. Болезнь поражает главным образом куколок и бабочек, на них и следует ее изучать.

— Единственное надежное средство получить здоровую грену, — объявил Пастер Агрономической комиссии в Алэ, — это отбирать только тех бабочек, на которых нет паразитов. Каждая бабочка, зараженная пебриной, должна давать больную грену. Если бабочка сильно заражена, то с первых же дней жизни гусеницы на них появляются паразиты, на основании которых сразу же можно предсказать неминуемую гибель выводка. Если бабочка-мать заражена слабо, то потомство ее либо заболевает к концу жизни, либо вовсе может не заболеть.

Он говорил с убежденностью, вызывающей доверие, потому что видел тут единственный путь к ликвидации разорительной эпидемии. На самом деле это были только гипотезы, основанные на его недолгих наблюдениях. Предстояло провести еще сотни опытов, препарировать и положить под микроскоп сотни бабочек и гусениц, чтобы превратить гипотезу в твердо установленный факт, не допускающий двух толкований… или чтобы опровергнуть ее и искать другие объяснения.

Кое-кто поверил Пастеру, но большинство сомневалось. Оно и понятно — не легко крестьянину своей рукой уничтожить грену, из которой вылупится множество червей, а потом образуется множество коконов. А главное — кто знает, что это там за паразиты, они ли делают бабочку больной или что другое? Нет уж, пусть себе грена развивается, как ей положено, возможно, черви и вырастут здоровыми…

Кое-кто, кто по слухам разбирался в науках, поговаривал:

— Нашли кому доверить спасение шелководства — химику! Что он понимает в живых тварях? Не могло государство призвать на помощь ученых — шелководов или зоологов?

Разговоры доходили до Пастера, но в тот период не раздражали его. Он только отмахивался и говорил:

— Время покажет!..

Еще не остыло горе от потери отца, еще мучили его иногда галлюцинации, а новая беда уже поджидала, когда он вернулся в Париж: тяжело заболела младшая дочь Камилла.

Ночи напролет проводил он у детской кроватки вместе с мадам Пастер. Девочка страдала от болей в животе, но с недетским терпением сносила их.

Часто Пастер становился на колени возле ее кроватки, и Камилла нежно улыбалась отцу. Так, улыбаясь, она и умерла…

И еще один гроб отвез Пастер на Арбуазское кладбище, похоронив вторую дочь рядом с первой. Увы, не последний это был гроб…

Все стало ему немило в Париже. Работы, которая могла бы хоть временами отвлекать от перенесенных потрясений, не было: опыты по шелководству можно было проводить только будущим летом.

Внезапно он бросил свою лабораторию и перекочевал на чердак одного из парижских госпиталей.

Внезапно! Как часто это слово вторгалось в его жизнь. Внезапно из заурядного маленького постреленка он превратился в серьезного художника. Внезапно забросил карандаши и угли и стал первым учеником в школе. Внезапно у подножия кафедры Дюма решил стать химиком и, свернув с проторенной дорожки, избрал тернистый путь первооткрывателя. Внезапно из химика он стал биологом. А к концу жизни — лекарем.

Внезапность играла странную роль в жизни этого необыкновенного человека, с энергией и вспыльчивостью маньяка, прозорливостью гения и с любящей, легко привязывающейся душой ребенка.