Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие

В юности Вера была комсомолкой, проклинала своих предков-капиталистов, за что, как она считала, и покарал ее Бог тюрьмой… С каким исключительным смирением и кротостью она переносила заключение! Я впервые столкнулась с особым явлением: добротой из принципа, которая была выше человеческих возможностей».

* * *

Майка рассказывала мне о своем отце. Тот вырос в еврейском местечке, работал кузнецом. И влюбился в дочь раввина.

Поженившись, им пришлось бежать из местечка, так как местные не давали им житья – как это так, мол, дочь раввина вышла замуж за кузнеца. Более жесткая дифференциация, чем в местечке, вряд ли где бывает.

Об этом мне потом поведал сам отец Майки, мы с ним познакомились после лагеря.

У него очень интересная судьба. После революции он воевал на Гражданской против Махно, Петлюры. И стал одним из руководителей партизанского движения. Вместе с женой они ездили на тачанке, воевали за советскую власть.

Как-то его вызвали в Москву, где он должен был отчитаться перед Дзержинским.

Отец Майки рассказывал об этом очень живо. «Первое впечатление от Дзержинского было тяжелое, – говорил он мне. – Он был скорее красив – зеленые глаза, которые иногда становились карими. Но взгляд был ледяной. Даже меня после фронта приводил в смущение. Тихий голос, учтивые манеры. Он же ксендзом хотел быть. А передо мной отчитывался командир, который сдал белым какое-то село. Пока он стоял перед Дзержинским, тот предложил мне выпить стакан чаю.

И вот я пью, а Феликс Эдмундович, вежливо обернувшись ко мне: «Я сейчас закончу», – подвел этого мужчину к карте, разложенной на своем столе, начал спрашивать, почему он не удержал село.

И когда тот начал что-то говорить, Дзержинский достал револьвер и выстрелил ему в ухо.

Потом спокойно нажал какую-то кнопку, вошли солдаты и тело вынесли.

А Дзержинский обратился ко мне: «Вы закончили с чаем? Тогда прошу вас подойти к карте». Их разговор закончился хорошо, на фронте у отца Майки дела шли хорошо. Но он все равно был в шоке.

«Я видел моря крови, но такого жуткого впечатления никогда ни до, ни после не испытывал.» В конце, когда он уже уходил, Дзержинский даже улыбнулся ему: «Спасибо, удачи. Я вами доволен».

И протянул свою ледяную руку.

«Я пожал ее. И взглянул в его ледяные, но проницательные глаза». Потом отец Майки стал шпионом. Причем мирового масштаба. Одно время он даже был руководителем Рихарда Зорге. И говорил, что тот был бесконечно предан России, все время предупреждал Сталина о том, что грядет война. Но Сталин внял своему другу Гитлеру… Потом отца Майки отправили в США, где он был резидентом. Там в 1933 году и родилась Майка.

Когда я ей сказала, что она может претендовать на американское гражданство, она засмеялась: «Ты думаешь, я под своей фамилией родилась? Я же дочь шпиона!». Мать ее в Америке прониклась всем американским, но они вернулись. Отец какое-то время был не при делах, а потом его взяли преподавателем. Они с женой ведь были членами Коминтерна. Потом, конечно, арестовали. Но чекист, который занимался его делом, как оказалось, воевал с ним на Гражданской. И он уничтожил его дело.

Благодаря этому в 1937-м отец Майки уцелел…

* * *

Мы сидели в Озерлаге. Несмотря на красивое название, это был обычный концлагерь, где нам полагалось носить номера на груди и на спине. Но я даже радовалась, что у меня номер. Какая я для них Вера Ивановна Прохорова?

А по номерам, кстати, можно было понять, сколько человек сидит в лагере. Я была АБ 294. Так мы и носили эти «ордена».

Меня удивляли немки, которые вышивали себе номер рыбьей костью: выдергивали из трико ниточки и вышивали на спине. Я никак не могла понять, зачем им это надо. У нас был жуткий надзиратель-белорус, который говорил: «Вы не женшины, вы гха-ды! Вы никто отсюда не выйдете, вы здесь найдете смерть!».

А я ходила в хламиде и в отличие от «вышивальщиц» не следила за одеждой.

Меня этот белорус даже хвалил: «Вот эта женщина все правильно понимает!». Майку и других осужденных девочек потом, как и меня, тоже выпустили из лагеря, только не реабилитировали.

Потому что это выглядело бы как прощение. А так – выпустить выпустили, но дальше живи как хочешь. Работу же им было найти невозможно.

* * *

Мужем Майи был Толя Якобсон, который дружил с Анной Ахматовой, писал о ней, был хорошим переводчиком. И диссидентом.