Пастернак – Цветаева – Рильке

На рубеже веков к нему пришла известность, правда, без соответствующей финансовой составляющей. Впрочем, Райнера это не очень тяготило. Мягкий, скромный, располагающий к себе, он был окружен состоятельными друзьями-покровителями, в имениях которых часто жил месяцами. И все же больше всего поэт оберегал свое «святое одиночество», которое считал главным условием творческого успеха. Характерная деталь: прожив меньше двух лет в браке с художницей Кларой Вестгоф, Рильке все последующие годы – более 20! – переписывался с женой. Оставаясь близкими по духу, они охотно делились впечатлениями и мыслями, но – жили врозь и, более того, почти не встречались. Поэт не был аскетом, однако в зрелости, едва почувствовав вероятность плодотворной работы, жестко прерывал любые отношения и уходил в свой «затвор».

По-видимому, именно русские впечатления сформировали главное направление творчества Рильке – нащупывание связей между «этим» и «тем» миром, поиск условий, при которых человеку не грозило бы обезличивание ни «здесь», ни «там». Он ощущал себя стрелой, которую кто-то время от времени выпускает в не ведомую поэту цель, а стихи – посланием, которое вручил ему таинственный стрелок. Отсюда – убежденность: «произведение искусства хорошо тогда, когда вызвано необходимостью»[4]. Эту формулу Рильке записал в начале девятисотых годов и с тех пор неукоснительно следовал провозглашенному принципу. Именно с этого момента периоды лирической активности сменяются в его творчестве годами молчания. К примеру, один из последних циклов, «Дуинезские элегии», занимающий 40 страниц небольшого формата, поэт писал с перерывами 10 лет.

Считая произвол в искусстве непозволительным для истинного художника, Рильке тем не менее не довольствовался ролью безразличного гонца. Все его зрелое творчество пронизано стремлением проникнуть в тайну посылающего и понять смысл послания, которое он должен передать людям. С годами он все дальше отходит от традиционных религиозных и философских концепций, все острее чувствует одиночество человека в окружении безликого фабричного ширпотреба, бездуховных людских масс и безучастного мира высших существ, которых по привычке именует ангелами. В «Дуинезских элегиях» поэт нащупывает два пути, выводящих из пустоты. Один – самоотверженная любовь, выносящая любящих за грани времени и земного пространства. Другой путь – творчество, в процессе которого человек одушевляет окружающие предметы, проявляя исконный смысл творения. Лишь этими деяниями люди способны «удивить ангелов» и тем самым привлечь их внимание к собственной личности.

В конце 1925 года Рильке переживал странное время. С одной стороны, 50-летний юбилей вызвал в Европе бурный интерес к его творчеству, едва ли не самый сильный за всю жизнь. Это, бесспорно, радовало поэта, не привыкшего к шумной славе. С другой – уже появились первые признаки лейкемии, которая год спустя оборвет его жизнь. После шумного юбилейного лета в Париже он уезжает в свой любимый «замок» Мюзот, перестроенный из старинной крепостной башни, который предоставили ему друзья. Однако одиночество тяготит заболевающего, и в начале 1926 года он уезжает в санаторий. Там Райнера и застало письмо Леонида Пастернака…

Младшие

В судьбах Пастернака и Цветаевой много сходного – и не меньше различий. Оба родились в Москве, Борис – 29 января (10 февраля) 1890 года, Марина – 26 сентября (8 октября) 1892. Оба чувствовали Москву своей не только фактической, но и духовной родиной.

Они выросли в семьях, где, казалось, сам воздух был пронизан духом творчества. Их отцы благодаря исключительному трудолюбию и природному таланту к середине жизни достигли видного положения в обществе. Сын сельского священника Иван Владимирович Цветаев стал искусствоведом, профессором Московского университета, основателем и строителем Музея изящных искусств на Волхонке, а одессит Леонид Осипович Пастернак – известным художником, прославившимся иллюстрациями к произведениям Льва Толстого, преподавателем московского Училища живописи, ваяния и зодчества. Впрочем, на этом сходство заканчивается…

Борис Пастернак был первенцем в дружной, сплоченной семье, где культ творческой свободы парадоксальным образом сочетался со всеобщим стремлением подчинять личные интересы благополучию родных. В юности он упорно отстаивал право на самостоятельность, рано начал зарабатывать репетиторством – и в то же время всю жизнь чувствовал вину перед близкими за то, что не стал тем, кем они хотели бы его видеть. Можно предположить, что именно в отрочестве под влиянием родителей сформировалось его понимание жизни как дара свыше, за который необходимо отблагодарить самоотверженным творческим служением.