Читаем Пастернак – Цветаева – Рильке полностью

Пастернак – Цветаева – Рильке

Одновременно появляется центральная тема этой подборки, тема, выросшая из упорного желания Пастернака видеть в Цветаевой свою «сестру». И первый отклик на него – скорее упрек, нежели согласие: «Не надо Орфею сходить к Эвридике // И братьям тревожить сестер». 11 мая датировано короткое стихотворение «Сестра», ясно показывающее, насколько чувство лирической героини далеко от сестринского:

Мимо ада и мимо рая:За тебя уже умирают.Вслед за братом, увы, в костерРазве принято? – Не сестерЭто место, а страсти рдяной!Разве принято под курганом —С братом?..– «Был мой и есть! Пусть сгнил!»– Это местничество могил!!!

Меньше чем через месяц Цветаева пишет знаменитый «Диалог Гамлета с совестью», насквозь пропитанный иронией относительно силы «братской» любви Гамлета к Офелии. Его ключевыми фразами становятся страстное восклицание Гамлета:

– Но я ее любил,как сорок тысяч братьевЛюбить не могут! —

и намеренно спокойный ответ совести:

– Меньшевсе ж, чем один любовник.

Еще через месяц, 12 июля, появляется стихотворение «Брат», продолжающее тему «Сестры»:

Раскалена, как смоль:Дважды не вынести!Брат, но с какой-то стольСтранною примесьюСмуты………………………………Брат без других сестер:На-прочь присвоенный!По гробовой костер —Брат, но с условием:Вместе и в ад и в рай!

И вслед за ним – откровенно-страстный «Клинок»:

Между нами – клинок двуострыйПрисягнувши – и в мыслях класть…Но бывают – страстные сестры!Но бывает – братская страсть!…………………………………….Двусторонний клинок, синимЛивший, красным пойдет… МечДвусторонний – в себя вдвинем!Это будет – лучшее лечь!

Чем тверже пытается Цветаева принять желание Пастернака, тем явственней проявляется в стихах сдерживаемая ею страсть. Но, пожалуй, лучше всего о непреодолимости этого чувства говорят последние стихотворения подборки, написанные в середине октября 1923 года – в самые счастливые дни романа с Родзевичем:

Все ты один: во всех местах,Во всех мастях, на всех мостах.Так неживые дети мстят:Разбейся, льстят, развейся, льстят.…Такая власть над сбивчивымЧислом – у лиры любящей,Что на тебя, небывший мой,Оглядываюсь – в будущее!

«Брожу – не дом же плотничать…»

Не понять послания, заключенного в этой подборке, Пастернак, разумеется, не мог. «Марина, золотой мой друг, изумительное, сверхъестественно родное предназначенье, утренняя дымящаяся моя душа, Марина, моя мученица, моя жалость, Марина» (ЦП, 93), – так начинает он письмо, написанное вскоре после получения стихотворений. Собственно, этим захлебывающимся возгласом сказано почти все. Кажется, перед нами – безоговорочная капитуляция под напором страстного признания. Борис Леонидович уже сам открыто говорит о любви, о мучительном ощущении оторванности от любимой, когда сжимается сердце от того, что все окружающие – «не она» (ЦП, 94). Он признается, что ненавидит письма, неспособные передать «утомительной долготы любованья» (ЦП, 94).

Однако ближе к концу в письме появляется неожиданные для влюбленного рассуждения:

Перейти на страницу: