Пастор (ЛП)

— Я хочу, чтобы ты заклеймил меня как собственность, — произнесла она, наклонившись, чтобы шепнуть мне на ухо. Изменение позы заставило её щёлку сжать мою длину, и я втянул воздух. — Если ты сделаешь мне больно, я обязательно об этом скажу. Ты доверил мне сказать «стоп», а я доверюсь тебе в том, что ты остановишься, произнеси я это слово. Звучит неплохо?

Блядь, да, звучало хорошо. Это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой, но, опять же, это была моя Поппи, женщина, которую будто сам Бог создал для меня. Возможно, действительно создал.

Я решил довериться ей. Довериться Ему.

Приняв решение, я подхватил её под бёдра и поднялся, оставляя её таз прижатым к моему, пока шагал к дивану. Я поцеловал Поппи; мягкий, опаляющий поцелуй стал напоминанием того, как сильно я любил её, прежде чем грубая часть меня возьмёт верх, что и произошло сразу, как только наши рты оторвались друг от друга. Я опустил Поппи и перегнул её через подлокотник дивана, таким образом её попка оказалась выше головы, а затем вставил головку члена в её киску.

— Сведи ноги вместе, — приказал я. — Плотнее.

Она повиновалась, и я со стоном погрузился в неё.

— Так туго, — выдавил я. — Ты доставляешь мне столько удовольствия.

Я снова толкнулся в неё, достаточно сильно, чтобы её ноги оторвались от пола, и продолжил в том же темпе; её красивая задница заполняла мои ладони, а атласная щёлка окружала мой ствол, и Поппи стонала, потираясь клитором о твёрдый подлокотник дивана.

И в этот момент её любви — подобной любви Эстер — к нам и будущему, которое было настолько эфемерным, почти несуществующим, мне пришло в голову, что здесь не было никакого греха. Это была любовь, это была жертва, это была противоположность греху, и, может, было сумасшествием чувствовать, будто Бог находился с нами в задней комнате стриптиз-клуба, но я ощущал, что Он явился свидетелем того момента, когда Поппи открыла себя для худшей части меня и стёрла её своей любовью, как делал подобное для нас, грешников, каждый миг каждого дня Бог.

То чувство, которое мы с Поппи разделили в церкви, то ощущение Бога и обещания - прямо сейчас всё это присутствовало здесь, заставляя мою грудь сжиматься, кружа мне голову силой самого воздуха, и я снова почувствовал себя новобрачным, мужчиной, кричащим о своей радости друзьям и семье, а эта комната стала нашей хупой (прим.: балдахин, под которым еврейская пара стоит во время церемонии своего бракосочетания, а также сама эта церемония. Хупа представляет собой ткань или простыню, натянутую или поддерживаемую над четырьмя шестами), нашим свадебным балдахином, тусклые же синие огни — светочами десяти девственниц (прим.: по древнему восточному обычаю жених в сопровождении своих родных и друзей приходил в дом невесты, а так как это обычно совершалось ночью, то подруги невесты, не зная точного времени прибытия жениха, запасались ламповым маслом и ждали участников торжества. После прихода жениха двери дома закрывались, подписывался брачный договор и начинался свадебный пир); наши тела вторили присоединению Бога, уже сковавшего наши бессмертные души.

Как это не назвать браком? Что ещё могло быть более обязывающим и более интимным, нежели обнажённые мы в присутствии Бога? По крайней мере, это было обручение, обещание, клятва.

Я жёстко трахал Поппи, схватив синие волосы, рассыпавшиеся по её спине и изящным линиям тонкой талии, которая перетекала в совершенные бёдра и попку, её влажная киска крепко держала меня, а розовая дырочка её задницы манила — всё это было моим. Я являлся монархом всего, что исследовал, — нет, я был хозяином: шлёпал, впивался ногтями и вонзался в неё своим членом снова и снова, пока она, пульсируя вокруг меня — наконец, наконец — не издала звук, бывший полувоплем, полувздохом; её руки скребли по коже, поскольку она была потеряна для всего, лишь её тело реагировало на меня.

Я тоже был потерян: в том моменте, когда переписал историю, историю её тела, в которой эта комната стала принадлежать мне, и в оргазмах, полученных ею от меня. Когда я сделал её своей и ничьей больше, когда дал брачную клятву в моём сердце, и именно это заставило меня выйти из неё и поставить на колени. Я хотел, чтобы Поппи стала свидетелем моего оргазма, чтобы она увидела, что давала мне.

Одна рука была занята поводком, в другой же я сжал железной хваткой свой член и использовал влажность, которую она оставила на мне, как смазку — потребовалось всего несколько грубых рывков, чтобы выстрелить струями спермы на её ждущие губы, эту лебединую шею и кончики её длинных ресниц.

Кончиком языка, заострённого и розового, Поппи слизала капельку с верхней губы и после одарила меня нежным, счастливым взглядом, за которым последовала ещё одна струя, приземлившаяся на её ключицу.