Пастораль

Это он уже видел в деревне Кукареки. Приходит Колька, трезвый вроде с виду, только глаза блестят. А сам уже дома стакана полтора вмазал. И вот по ходу разговора и курения на приступочке, он все более и быстро-быстро пьянеет. И уже через пять минут не вяжет лыка; и тогда брякнет что-нибудь вроде: «Будь проще, Валерик, и народ к тебе потянется!» — и отваливает выписывать ногами кренделя по мягкой траве.

Муха потрусила вслед за пришельцем, а Полуянов еще долго сидел на ступеньках, чистил грибы и думал, что только тут можно встретить проповедующего странствующего философа, пьяницу и ископаемого вполне.

Вечером Полуянов зашел к Анечке. Она сидела в горнице и не слышала, как он прошел через сени, через жарко натопленную кухню. По телевизору Диктор государственным голосом рассказывал про какую-то аварию, Полуянов не стал прислушиваться. Анечка проснулась, чуть со стула не скатилась, а потом долго извинялась, смущалась и отмахивалась.

— Аня, а что за мужик сегодня приходил?

— А какой мужик? — живо спросила вмиг проснувшаяся Анечка.

— А вот днем приходил ко мне. В сапогах такой, в свитере…

— Не помню я чегой-то, — сказала Анечка. — Может, Колька Седов?

— Да нет, какой Колька… Из Левшино, там дом, сказал, купил.

Анечка смотрела на Полуянова, открывши рот.

— Что ты, Валер, — сказала она, немного опомнившись, — Левшино сгорело лет восемь назад. Его сперва бесперспективным объявили, переселили всех. А потом летом там или баловался кто-то, но все сгорело. И болота там погорели. Вот мы ж даже за клюквой туда не ходим. Что ты?

— А может, из Лошадеева?

— Нет, это вряд ли. Потому что дачники оттудова съехали давно. Ты один тут во всей округе живешь.

— Да ну такой, в штормовке, мужик, — сказал Полуянов. — Он мимо вас обязательно должен был пройти. Вы ж хлеб ждали.

— Конечно, ждали. Ждали. Но только никто не проходил. Хоть Нинку спроси — мы там все сидели.

— Ладно, пойду, — сказал Полуянов. — Да, давно хотел спросить, а чего жена Витьки, который дом мне продал, она чего?

— Да, Валер, она пьяница была. Ты не думай про это.

— Про что?

— Ну, про это. Она повесилась у себя в доме. Но это давно было. Дочку ее отдали в детдом, а сам он съехал отсюда на центральную усадьбу. А как ты ему деньги за дом тогда отдал, оформил, он попил-погулял и совсем смылся. Ты не думай про это.

Полуянов вышел. Он шел по черной, черней черноты осенней ночи к Зининому дому. Хотел взять молока на завтра и поговорить. Около дома кургузый, маленький ее кобель Бимка зашелся в хриплом лае. Из окон слышна была тонкая песня. Полуянов понял, что старушки снова загуляли, и не пошел, воротился.

Пойду я в море утоплюся,
Пускай мене вынесет волной… —

кричали старухи.

Ветер шумел в кронах и обдирал умирающие сады.

В доме было уютно, и Полуянов, почувствовал, что теперь сможет ответить Сашиной сестре. Он вставил лист бумаги в машинку и написал: