Пастух

По стенам кабинета стояли книжные шкафы, а на полках среди книг были разложены разные диковины: два черепа — человека и обезьяны, чучело небольшого крокодила, хрустальный шар, набор резных шкатулок, серебряная курильница и другая всячина. Посредине кабинета на большом хорасанском ковре стоял письменный стол, заставленный множеством колбочек и склянок, аптекарскими весами, спиртовками и прочими приборами, с помощью которых Нил Петрович готовил свои снадобья. Тут же лежали раскрытыми несколько старинных книг с пожелтевшими страницами и красивыми цветными гравюрами, изображающими болезни внутренних органов, целебные растения и минералы.

В углу кабинета, рядом с большой изразцовой печью-голландкой, тикали напольные часы: они показывали половину двенадцатого ночи. Скупой свет уличного фонаря, проникавший через окно, придавал всей комнате таинственный вид.

Нил Петрович с удовлетворением оглядел свой кабинет. Он производил именно то впечатление, которого добивался его хозяин. Большинство из «гостей» — так Нил Петрович называл пациентов — были людьми образованными или считали себя таковыми. Поэтому Нил Петрович особенно старался походить на обычного доктора, окруженного книгами и заграничными журналами по медицине.

В его речи часто звучали научные термины, а об оккультной стороне своего ремесла он сам никогда не заговаривал. Впрочем, одного-двух визитов обычно хватало для того, чтобы размягчить гостя, войти к нему в доверие и заставить забыть о подозрительности. Дождавшись подходящего момента, Нил Петрович, наконец, признавался пациенту, что его методы могут показаться необычными. «Я имею собственный взгляд на природу некоторых заболеваний, — обычно говорил он в таких случаях. — Не все мои коллеги его разделяют». При этих словах Нил Петрович многозначительно вздыхал и скромно отводил глаза в сторону, давая понять, что не будет говорить дурного о собратьях по врачебному цеху и не станет обвинять их в косности, хотя они, может быть, того и заслуживают.

«Однако научное знание, — продолжал он, — не стоит на месте, я не могу и не собираюсь следовать заблуждениям, в которых погрязла российская медицина. Даже здесь, в столице империи, многие мои коллеги не следят за тем, чем живет современная европейская наука. Между тем ведущие европейские доктора давно уже признали, что мистическая связь пациента и врача имеет не меньшее воздействие на ход лечения, чем порошки и уколы. Я не собираюсь переубеждать или переучивать моих коллег. Мое дело лечить и примером доказывать правоту моих взглядов. Вы же просто можете сравнить мои результаты с результатами тех, кто меня критикует, — и вам все станет ясно».

Никто из пациентов и не собирался оспаривать методы Нила Петровича. Записаться к нему на прием было очень трудно. В справочнике докторов Санкт-Петербурга его имя не значилось, и даже на медной табличке перед дверью его квартиры были указаны лишь его инициалы. Людей «с улицы» Нил Петрович не принимал, и те, кто хотел попасть к нему на прием, знали — сперва надо заручиться согласием старой графини Анны Федотовны С-ской или кого-то из ее близких друзей. Кроме того, консультация у Нила Петровича стоила так дорого, что одно это служило залогом доверия пациента к таинственному и могущественному знахарю. Наконец, — и это бесспорно признавали все, кто обращался к Нилу Петровичу за помощью — ему действительно удалось помочь некоторым совершенно безнадежным больным, от которых отступились другие доктора, и слухи об этом не могли не распространиться и не укрепить его репутацию.

Итак, если гость не выражал скепсиса или боязни, Нил Петрович приступал к лечению. Но и тут он обнаруживал свои методы постепенно, чтобы не испугать больного. Белолицый доктор наблюдал за человеком, заглядывал ему в глаза, а через них — в душу. Наконец, когда страх или недоверие пациента были преодолены и он полностью отдавал себя в руки Нила Петровича, доктор доставал самые действенные снадобья, тайные отвары и загадочные порошки, и начинал лечить по-настоящему, как научил его когда-то расстрига в темной избе на берегу Волги.

Двери во время такого лечения запирались, на окнах задергивались тяжелые шторы, сквозь которые не проникали ни лучи света, ни звуки оживленной петербургской улицы. О том, что происходило в это время в кабинете, никто не знал. Только Захар, старый слуга Нила Петровича, из каморки в дальнем углу квартиры слышал стенания и хрипы, доносившиеся из рабочего кабинета барина, и улавливал чутким носом едкие дымные запахи, которые иногда просачивались из-за закрытой двери.

Бывали у барина и дамы. Нередко после очередного сеанса лечения они выходили из кабинета разрумянившиеся и слегка растрепанные. Впрочем, как замечал Захар, ни одна из посетительниц не казалась расстроенной. Напротив, все они находились в самом приподнятом настроении и, надевая в прихожей шляпку, часто улыбались и подмигивали своему отражению в зеркале, как бы говоря себе: «Ах, как я еще хороша! Чудо!»