Пастух Земли

Аказази пригласил гостя в дом завтракать. В квадратной комнате с белыми стенами и огромными распахнутыми окнами, выходящими во внутренний двор, они сидели за низким столом, накладывая на лепёшки из муки грубого помола куски холодной козлятины и жареный лук, заедали всё это свежими огурцами и запивали густым тёплым пивом с мёдом, которое цедили с помощью тростинок прямо из расписных глиняных кувшинов.

Трапеза проходила в основном в молчании. Бхулаку хотелось не говорить, а просто впитывать энергию жизни — от пищи, питья, воздуха, насыщенного лесным и морским духом. Хозяин, вероятно, чувствовал это, потому тоже деликатно помалкивал. Сегодня был праздник бога Грозы, так что Аказази не торопился приступать к трудам в своей мастерской. Вечером с домочадцами он совершит положенные ритуалы и принесёт жертву перед домашним алтарём. Но сейчас они были одни.

Насытившись, медник оставил кувшин и на несколько минут, похоже, тоже погрузился в мечтательно-расслабленное состояние. А потом тихо запел.

Это была «Песнь об Улликумми», вполне в этот день уместная, ибо речь в ней шла об одном из самых известных подвигов того самого бога Грозы, которого хетты звали Тархун. Рождённый в ходе схватки между верховным богом Ану и его мятежным сыном Кумарби, он был самым энергичным и героическим из всех богов этого народа. А Бхулак помнил время, когда бог Грозы возобладал над Матерью-Землёй. Было это, когда с небес пришли тьюи, дали Бхулаку его силы и велели порвать с Великой Матерью, уведя пошедшую за ним часть народа в далёкие земли.

И с течением веков в сознании соплеменников образ Тархуна слился с образом самого Бхулака — легендарного вождя и героя. Такое случалось не в первый раз, и сам он относился к этому спокойно — знал, что никакой он не бог, но нужно же людям во что-то верить…

Между тем голос мастера окреп, песня стала громче:

Лишь Кумарби один

Мог замыслить подобное зло:

Он, кто бога Грозы породил,

Породил и соперника богу Грозы…*

Бхулак задумался о том, кем же тогда в этой истории мог быть Кумарби, отвергший Отца своего и породивший сына, которого ненавидел настолько, что, будучи не в силах победить его сам, создал для этого кошмарное чудовище. Оплодотворив семенем своим священную Скалу.

Со Скалой сочетался Кумарби,

И оставил он семя в Скале.

Сочетался пять раз со Скалою,

Десять раз со Скалой сочетался…*

И родила Скала в положенный срок жуткого великана Улликумми: громадное каменное чудовище, разумное, исполненное злобой к богам, людям и всему миру, и при этом слепое и глухое.

Человек этот глух,

Ничего он не слышит.

Человек этот слеп,

Ничего он не видит.

Милосердия нет у него! *

Тархун был побеждён Улликумми, но вновь собрался с силами и, с помощью других богов, одолел-таки монстра, подрезав ему ноги медным серпом и тем лишив его связи с питавшей его силой землёй.

Что-то это Бхулаку напоминало… Сто пятьдесят лет назад Поводырь тоже породил в тёмной бездне небес жуткого каменного великана и обрушил его на лицо Земли, чуть не погубив весь мир, да и Бхулака заодно.

Но ведь Поводырь и сам есть создание тьюи, непостижимый уму человека механизм. Так получается, он и есть Улликумми? А тьюи тогда — Кумарби, воплощённое зло? Но кто же тогда Ану, Отец богов?..

Шум снаружи нарушил течение его мыслей. Услышал его и Аказази, прервал пение, поднялся с места и прохромал к двери, выходившей прямо на мощёную булыжником улицу. Когда он открыл дверь, в дом ворвался гомон толпы. Медник вышел и вскоре из-за двери послышалось, как он в чём-то горячо убеждает людей, которые отвечают недовольными криками.

— Они говорят, что ты — посланник зла, — встревоженно заговорил Аказази, вернувшись в дом. — Так сказала им одна старая женщина. Лувии сами, как старухи — верят всему и всего пугаются.

Он называл местных жителей хеттским словом. Бхулак мысленно пожал плечами: для него все эти люди ещё вчера были одним народом. Они и оставались таковым…

— Я поговорю с ними, — сказал он, поднимаясь.

— Берегись! Они злы, потому что боятся, — предупредил мастер, но Бхулак успокоительно положил ему руку на плечо и вышел на улицу.

За века, конечно, люди здесь сильно изменились: высокие светловолосые соплеменники Бхулака смешались с приземистыми смуглыми южанами, что порой порождало впечатляющее сочетание — особенно это касалось немалых и у тех, и у других, но разной формы носов. Однако это всё ещё были именно они — люди, которым он не раз был вождём, царём и первосвященником.

Он мог бы и теперь обратиться к ним, и вскоре их глаза зажглись бы верой в него, а лица выразили бы готовность идти вместе с ним хоть до небесной обители богов, хоть до преисподней. Но для нынешнего его дела люди эти никак не пригодятся, так что следовало просто успокоить их.