Пастухи фараона

Стихи Давида и в самом деле не производят на Рахель впечатления. Тогда он покупает клетчатый пиджак, шелковый галстук и приводит в порядок шевелюру. Не помогает. В отчаянии Давид раскрывает Рахель свою главную тайну: он состоит в заговоре! Вместе с друзьями он собирается бежать в Палестину. Там, в стране предков, где нет надменных поляков и злых русских чиновников, они будут возделывать землю и защищать ее с оружием в руках. Жаргон [97]и старые обычаи они оставят здесь, в местечке, а там, на Земле Израилевой, будут говорить на языке пророков, будут называть друг друга «брат» и «сестра», будут гулять, взявшись за руки, и сочинять оды героям и труженикам.

В глазах девушки недоверие. «Не веришь? Один из наших, Шломо, — Давид сознательно называет друга на древнееврейский лад — уже там. Он взял у отца деньги и бежал в Палестину». О скандале с кражей денег в Плонске знают все. «Вы хотите сказать, что сын Земаха в Палестине?» — «Это страшный секрет, вы никому не должны говорить об этом». — «Но почему же вы до сих пор не уехали в Палестину?» — «Я? — Давид на минуту задумался. — Палестине нужны строители, и я решил, что не сдвинусь с места, пока не стану инженером. Для этого я полтора года провел в Варшаве, брал уроки русского, физики и математики, но перед экзаменом выяснилось, что туда принимают только со средним образованием. Все лопнуло». — «И что же теперь?» — «Больше я не намерен тратить время впустую, я еду в Палестину». — «Когда же вы уезжаете?»

Давид улавливает в голосе Рахель сожаление. Вот оно! Кажется, он нашел ключ к сердцу возлюбленной. «Когда? Это зависит от вас». Рахель бледнеет: «От меня?!» — «Да от вас, Рахель. Я поражен стрелой любви в самое сердце. Я ранен, я сражен, и если вы не поможете мне, если вы не поедете со мной, я погибну, так и не добравшись до берегов своей прекрасной родины». — «Я? Как же я могу? Меня даже на улицу не выпускают без няни!» — «Все зависит только от нас. Сначала мы должны разорвать цепи рабства здесь, дома! Давайте называть друг друга на «ты», давайте выйдем на улицу вдвоем…»

Давид победил, но победа имела для него неожиданные последствия. Рахель принимала его слова буквально, она не только гуляла с ним по улице, не обращая внимания на окрики: «Безобразие, как ты смеешь?», но и постоянно спрашивала: «Когда же мы едем?» Давид изобретал все новые поводы для отсрочек, пока, наконец, воображение его не иссякло; отъезд стал неминуем.

А потом было ветхое грузовое суденышко, которое везло их из Одессы, бессонные ночи на палубе четвертого класса, потом была встреча в Яффо, потом тяжелый труд на плантациях Петах-Тиквы.

Потом был разрыв.

Пока Давид под палящими лучами солнца высаживал апельсиновые деревья, Рахель устроилась в оранжерею. Работа там была не из легких. Возить на тачке землю и навоз, таскать ведрами воду — все это было не под силу хрупкой девушке. Кончилось тем, что ее уволили. Впрочем, это было не самое страшное, страшней было другое. Товарищи по партии устроили собрание и выразили ей возмущение как не справившейся с основной задачей — победой труда на Земле Израилевой. Энергичнее других осуждал ее товарищ Давид.

Конечно, Рахель знала, что победа труда имеет национальное значение, но разве она виновата, что к концу дня руки не держат тачку, что своим криком бригадир доводит ее до слез, что арабские девушки проворнее и выносливее ее? Давид лучше других знает об этом, почему же он не защитил ее? Быть может, он ее больше не любит? Конечно, не любит! Ведь тот, кто любит, не бросает в беде. Вот Исачок — он давно ее любит, и хотя он тоже член партии, но вечером, после собрания, подошел, утешил и обнадежил. А утром пошел с ней в оранжерею и уговорил хозяина снова принять ее на работу.

Только дневнику доверил Давид свою боль, только ему он признался, почему провинциальная Галилея вдруг сделалась так мила его сердцу. Его чувство к Рахель отнюдь не ослабло: выполнив партийный долг, он намеревался через какое-то время восстановить отношения с возлюбленной. Увы, было уже поздно.

Седжера, крохотная колония на склоне холма, состоит из двух десятков домов и фермы, на которой, к удивлению Давида, работают только евреи. И в поселке та же картина: кузнецы, сапожники, шорники, пекари — тоже евреи. Лавочников, хозяев, управляющих и других бездельников, живущих чужим трудом, здесь нет. Вот она, говорит он себе, Земля Израилева, в которой я, наконец, спою свою «песнь пахаря».

«Разве это не воплощение мечты, когда ты видишь, как взрыхленная почва предстает перед тобой во всем таинстве и великолепии, когда вокруг тебя другие евреи тоже обрабатывают свою землю!» Так пишет он отцу, забыв, впрочем, добавить, что в руке он держит партийную газету и, зачитавшись, не замечает, что быки дошли до соседнего участка. Под хохот рабочих он бежит за быками и с трудом поворачивает их обратно. Через какое-то время он убеждается — в этом давно убеждены все в Седжере — пахаря из него не получится.

Но, может быть, из него получится воин?