Пастырь Добрый

   Спустя несколько минут прибегает ко мне одна из сестер, зовет как можно скорее идти к батюшке, а я сопротивляюсь, не хочу, да и только. Сестра же начинает настойчиво требовать, чтобы я шла к старцу. И только после долгих уговоров, с чувством гордости и отчуждения, без желания поведать ему свою обиду, с тем, чтобы только его выслушать, решила я, наконец, пойти. «Давай ее сюда», — услышала я веселый голос батюшки, когда ему доложили, что я иду. Подхожу к нему; батюшка садится в кресло и, взяв меня за руку, спрашивает: «Ну, что скажешь».

   В первую минуту я не знала что ответить, стояла молча. «Глупыш, глупыш, — поглаживая меня по голове, говорит батюшка, — я думал, что ты большая у меня, а ты все еще младенец. Вот смотри, — весь оживившись продолжает батюшка, — на лестнице–то кто кричал». Немного помолчав, добавляет: «Ведь Семенова, а не ты». — «Да, батюшка». — «А ты что делала?» Я молчу. «Наклонила головку, — добавляет батюшка, — и сказала: «Батюшка простите». — «Так вот слушай же. Я знаю, ты потверже духом, я на тебя и закричал. Попробуй, закричи на Семенову. Закричишь, пожалуй она и убежит. А ты–то от меня не уйдешь. Так и на лестнице, — развел батюшка ручками, — попробуй, закричи на них, они все и разбегутся. А ты все на себя приняла, глупыш».

   Выслушав батюшку, я попросила у него благословения пойти домой, в душе же не было полного примирения с ним.

   — Никуда, Манюшка, не ходи, — сказал мне батюшка на прощание. — Ляг в постель, усни, успокойся. А потом, что у вас там, — просфоры что ль? Помоги.

   Так я и сделала, пришла, легла, уснула, успокоилась. Проснувшись, пошла делать просфорки, а в душе все еще был какой–то осадок, все никак не могла простить нанесенной мне обиды. Несколько дней не подходила я к батюшке, пока он сам не позвал меня: «А, Мария Тимофеевна, здравствуйте», — глубоко, вздохнув, пошутил, батюшка. С чувством гордости, все еще меня не оставлявшим, подошла я к нему под благословение и с неестественной улыбкой молча вышла.

   Почувствовав в себе борьбу двух сторон души, я не знала, как приступить мне к исповеди. Строго принял меня батюшка на этот раз. И при первом же сознании в моем грехе начал снова меня пробирать. Теперь я ясно почувствовала, что гнев батюшки был всецело направлен на меня. Отойдя от батюшки, я стала к иконе святителя Николая и тут ясно и искренне почувствовала себя виноватой. В слезах, с сознанием своего ничтожества, полная преданности и любви к батюшке, подошла я вторично на исповедь. «Манюшка, ну дай Бог, чтобы ты хорошая у меня была», — обнимая мою голову и прижимая ее к груди, целуя, говорит батюшка.

   Придя домой и взяв книжку о преподобном Серафиме, я поняла, что, блюдя пост телесный, плохо провела пост духовный. Горько и долго я плакала. Случай этот заставил меня с особенным вниманием обернуться к своей душе, и на меня стал нисходить все больше и больше мир душевный.

   Торжественно встречали мы батюшку на беседе. Пропоем «Достойно», усадим его, расположимся вокруг и запоем стих: «Господи помилуй, Господи прости» или еще какой другой. Начнет, бывало, батюшка раздавать конфеты; берет и говорит: «Вот этого жука — Надюшке–сычевке, а вот этого таракана — Танюшке–Рухольному, бабочку — Зинке–Маронке, а клопа кому? Вере — дам». То же и с луком от селедки: кому месяц, кому пол–дугу. Когда я сиживала рядом с батюшкой, поил он меня из своей чашки. Мне не хочется, а он все: пей да пей, подливает и подливает. Часто я садилась на полу, около его ножек. Вот как–то ласково замечает батюшка, смотря на меня, осторожно прикасаясь ручкой к моей голове: «Предо мной сидит нежное существо, воск, — что угодно, то из нее и сделай. Да я и сам–то боюсь до нее дотронуться: того гляди развалится».

   Расположение ко мне многих сестер, с полной доверчивостью открывавших тайники своей души, заставило меня глубоко задуматься и обратиться к батюшке с просьбой: разъяснить мне, как принимать такое расположение: посылать сестер к нему или просто с любовью выслушивать.

   — У, какая Манюшка–то старица стала, — посмеялся надо мной батюшка и, стуча пальчиком по столу, с серьезным видом добавил: — Так вот что, Манюшка, я тебе скажу: с этих пор я с тебя на исповеди строго спрашивать не буду.

   Прихожу к батюшке на исповедь с записью грехов. Прочитав все и разорвав, батюшка велел бросить запись в печку, которая топилась в его же комнатке, спуская головку с постели и указывая пальчиком: «Манюшка, смотри, какое яркое пламя–то, как твои грехи–то горят».

   Прошу что–то у батюшки и называю его «дорогой, миленький батюшка», а он наклоняется и таинственно и протяжно говорит: «Постыленький».

   Стоим мы несколько человек у батюшки в столовой у стола. Тихонько подкрадывается ко мне батюшка сзади, быстро надевает на меня соломенную шляпу со словами: «Смотрите, какая схимница–то». С меня надевает на Наташу, и все мы вместе с батюшкой смеемся без конца.