Пастырь добрый

– Ну, не надо же, – снова попросил Бернхард. – У вас большой опыт в подобного рода делах, посему прошу вас понять; вы сами частенько говорили эти слова, теперь вдумайтесь в них и вы. Просто осознайте, что любая попытка – бессмысленна. Смиритесь. Humiliamini in conspectu Domini, майстер Гессе, et exaltabit vos[176].

– Увольте… – процедил Курт тихо, зажмурясь и пережидая, пока остатки режущей боли вновь равномерно разойдутся по плечам. – Без такого величия я уж как-нибудь обойдусь.

– А если все так красиво, – криво усмехнулся подопечный, – отчего ж ты сам не разделил со своей паствой их участь? Возвеличился бы к жизни вечной вместе со всеми.

– Невзирая на то, что вы не предполагали услышать от меня ответа, – отозвался чародей ровно, – и вопрос свой задали лишь только для того, чтобы поглумиться надо мною и учением, что я несу, я отвечу вам. Я носитель Его благодати, хранитель Его воли; haec est autem voluntas eius qui misit me Patris ut omne quod dedit mihi non perdam ex eo sed resuscitem illum[177]. Таково учение Господа. Учение не может жить в людях без того, кто носит его. Учение должно множиться, должно жить среди людей, должно идти к людям; люди же способны услышать лишь того, кто такой же, как сами они. Я не из страха перед гибелью оставил эти места, как вы намекаете, но лишь из необходимости сохранить путь, по которому идет слово Господне. Я должен хранить эту бренную оболочку, потому что она – мой посох, мое пастырское облачение в человечьем стаде, и Господь, как вы видите, в своей милости даровал оной оболочке долгое существование, чтобы мое служение не прервалось.

– В жизни не слышал столь шикарного бреда, – не сдержав бессильной злости в голосе, выговорил Курт. – И этот вздор приняли твои прихожане? Скажи, что Конгрегация сожгла их ни за что, не дай мне разочароваться окончательно в разумности рода людского.

– Увы, не все сумели принять в свою душу истинное слово Господне; но к жизни в Господе возродились все. Каждый, обращенный во прах, обновленный очищающим пламенем, – вы видите их здесь, майстер Гессе. Они здесь, все, от мала до стара. Многие из них не умели отыскать в себе довольно веры и смелости, чтобы пройти последний шаг, и мне пришлось призывать ваших собратьев, майстер Гессе, дабы их руками ввести мою паству в мир вечной жизни Христовой.

– Вот тварь… – прошипел Бруно; забывшись, рванулся снова и закусил губы, когда серые щупальца зашипели, прожигая ткань одежды и опаляя кожу. – Помешались на сборе душ; на одной перекладине бы тебя вместе с Крюгером…

– Не ставьте на одну доску служителя Господня, – возразил тот оскорбленно, – и несчастного помешанного.

– Этот помешанный, – мстительно возразил Курт, – хотя бы сохранил себя самого. До тебя хоть доходит, что ты – уже не ты? Что ты лишь вместилище – это ты понимаешь?

– Вы полагали раскрыть мне глаза, майстер Гессе? – снова улыбнулся Бернхард. – Разумеется, я понимаю, кто я есть и что я такое. Но ведь и все мы – лишь вместилище. In magna autem domo non solum sunt vasa aurea et argentea sed et lignea et fictilia et quaedam quidem in honorem quaedam autem in contumeliam si quis ergo emundaverit se ab istis erit vas in honorem sanctificatum et utile Domino ad omne opus bonum paratum[178]. Я – и есть такой сосуд.

– Завидная память, – отметил подопечный с болезненной ухмылкой.

– Я проводник силы Господней, – продолжил чародей, бросив на Бруно укоряющий взор. – Врата произволения его. Abneget semet ipsum[179], сказал Господь…

– …и возлюби щупальца, – докончил Курт.

– Abneget semet ipsum, – повторил Бернхард строго, – а также – qui enim voluerit animam suam salvam facere perdet illam nam qui perdiderit animam suam propter me salvam faciet illam[180].

– Сам себе поражаюсь, – отозвался Курт, пытаясь забыть о все более тянущихся сухожилиях и разгорающейся все сильнее боли в перекрученном теле, – сам не ожидал, что скажу это кому-то вроде тебя, но – мне искренне тебя жаль. Наверняка когда-то ты в самом деле пытался найти истину и путь.