Пастырь добрый

Скрываться, пытаясь не выделиться из массы тех, с кем намеревался общаться этим вечером, Курт не стал – persona[28] его после событий этого лета и впрямь была известна многим, если не всем в городе, и пробраться по старым кварталам до полуподвала «Кревинкеля» непримеченным нечего было и надеяться. Переодеваться, дабы не вызывать неприязни внешним видом, отличным от обитателей тех мест, он тоже не стал – как и все не слишком обеспеченные средствами люди, он исповедовал в одежде принцип универсальности, и его куртка, в коей он пребывал круглый год, и без того не отличалась вычурностью, будучи приличной ровно настолько, чтобы в ней не совестно было появляться на улицах Кёльна, и практичной настолько, чтобы в ней же можно было в любой момент сорваться в сколь угодно долгую дорогу с ночевками под открытым небом и прыжками по оврагам и кустам; и повышение в ранге два месяца назад на его финансовые привычки повлияло слабо. Единственное изменение, которое Курт произвел в своей наружности уже непосредственно перед тем, как вступить в старую часть города – это снял и сунул за отворот куртки перчатки, которые носил едва ли не круглые сутки, снимая их лишь в своем жилище, где некому было коситься на покрытые плотными шрамами ожогов запястья и кисти: там, куда он направлялся сейчас, именно на стягивающую руки черную скрипучую кожу и стали бы смотреть искоса, воспринимая как нечто обыденное собственно рубцы, шрамы, порезы, раны на любых частях тела, а то и отсутствие оных частей как таковых вовсе.

Дожидаться темноты, как то предполагали его сослуживцы, Курт тоже не стал: вопреки принятому мнению, жизнь в тех кварталах не начинала кипеть именно с приходом ночи – с приходом ночи время наступало рабочее, и большинство обитателей обретались либо на улицах Кёльна, либо в лавках и домах спящих горожан. Их утро наступало ближе к сумеркам, трудовой день приходился на поздний вечер, и именно несколько часов перед закатом и были тем отрезком времени, когда их можно было застать за относительной праздностью, что он и намеревался попытаться сделать.

Его решимость и inflammatio animorum[29] в начальственном присутствии были, по чести сказать, несколько напускными, и теперь, вступая в лабиринты полупустых кварталов, Курт ощущал неуверенность и даже некоторую потерянность, тщательно скрываемую за маской безразличия, удержать каковую на лице требовало немалых усилий. Во избежание недоразумений Знак висел на груди открыто, демонстрируя миру легко и всяким узнаваемое изображение, однако он так до сих пор и не смог решить, не было ли это сделано напрасно. С одной стороны, попытка упрятать его поглубже под рубашку выглядела бы стремлением безуспешно и не слишком ловко скрыть свою должность, но с другой – не смотрелось ли столь открытое его ношение откровенным вызовом?..

Тот факт, что в этих местах майстера инквизитора не ждали, обнаружился тотчас и, строго говоря, нимало его не удивил; первый же увиденный им в одном из переулков смурый тип не шарахнулся в сторону лишь, кажется, оттого, что слишком ошалел от неожиданности и необычности подобной встречи, и Курт, уходя, ощущал на затылке неприятный, острый взгляд. Сам он на типа даже не взглянул, пройдя мимо, не замедлив и не ускорив шага и предчувствуя, что уже через минуту ему на глаза попадется не один и даже не двое местных – непостижимым образом весть о его появлении здесь разнесется быстрее ветра. В том, что сей dedecum domicilium[30] вышлет ему навстречу своих делегатов с указанием справиться о цели его визита, Курт также не сомневался и, как выяснилось до вольно скоро, не ошибся: предполагаемая делегация возникла на его пути внезапно, просочившись, казалось, сквозь многочисленные щели в домах и улицах и собравшись вокруг него на почтительном, впрочем, расстоянии. Делегацию возглавлял человек, столь напоминавший всем собою и своими повадками томящегося в Друденхаусе Финка, а также и каждого из собравшихся подле него, что невольно подумалось – не предрасположены ли люди подобного физического склада и черт лица вообще к правонарушениям?..

– День добрый, – поприветствовал его Финк-второй, окидывая гостя взглядом, ничего хорошего не сулящим и вовсе не приветливым.

Вынужденно остановившись, дабы не лезть прямиком на стоящих впереди, Курт мысленно дал отмашку себе самому, отмечая начало своей кампании, и отозвался – негромко и не глядя на тех, что, не скрываясь, маячили у него за спиною:

– И тебе того же.

– Настоящий? – в том же наигранном, карикатурно дружелюбном тоне поинтересовался обитатель, кивнув на висящий поверх куртки медальон на стальной цепочке, и Курт позволил себе улыбнуться.

– До сих пор не видел самоубийцы, который посмел бы нацепить фальшивый Знак, – ответил он, не кривя душой. – Знаешь ведь, что за это бывает?

– Бывает… – повторил тот, пожав плечами. – Бывает всякое. Чем докажешь, что ты – настоящий?