Пастырь из спецназа

– Достанет он меня здесь. Обязательно достанет… Никакие менты не спасут… – Глаза костолицего на секунду затуманились. – Тебя-то он трогать не станет, ты ему никто, интереса не представляешь… уж, извини… а меня…

В интонации, с которой говорил костолицый, чувствовалась такая тоска, что священник не на шутку перепугался. Он давно не встречался с такой невероятной тоской.

– Что я могу для тебя сделать? – спросил он.

– Булавка, – одними губами произнес костолицый и показал глазами на пижаму священника. – Дай мне булавку.

Отец Василий кинул взгляд на приколотую к воротнику пижамы английскую булавку, на секунду рассердился – опять Ольга со своими суевериями! – и невольно посмотрел на скованные наручниками кисти костолицего.

– Зачем тебе? – задал он, может быть, самый глупый вопрос в своей жизни.

– Дай… – посмотрел ему в глаза костолицый.

И было в этом взгляде столько мольбы, что священник смутился. Он видел, что костолицый не врет; отец Василий давно уже научился отличать правду от кривды, но преступить закон самому…

– Дай, – повторил костолицый, и священник, сам не веря, что делает это, медленно расстегнул булавку и положил ее на серую больничную простыню. Костолицый моментально накрыл ее ладонью и как-то сразу успокоился, стих…

– Спасибо, друг, – вздохнул он и закрыл глаза. – Тебе это там зачтется.

Священник попятился и торопливо вышел. Милиционеры привстали со своих стульев и проводили батюшку долгими, удивленными взглядами.

* * *

Отец Василий отбыл домой немедленно. Он не хотел ничего слышать ни о больнице, ни о показаниях, которые необходимо давать, ни о чем. Единственное отступление от маршрута, которое он себе позволил, был заход в храм. Священник быстрым шагом, не замечая вокруг никого и ничего, подошел к иконе святого Угодника Николая, упал перед ней на колени и долго, страстно молился, благодаря за свое спасение, а еще пуще – за спасение своей жены и новорожденного сына Михаила.

И это уже потом, когда священник поднялся, к нему кинулись прихожане, стараясь потрогать, убедиться, что батюшка жив и здоров и все снова пойдет по-прежнему… И отец Василий улыбался им, ласково отвечал на пожатия, но упорно пробивался к выходу. Теперь у него оставалась только одна цель – дом. Правда, за ним увязался-таки диакон Алексий, но, как бы ни был благодарен ему священник за беспрерывную работу храма, уделить диакону сколько-нибудь времени он не мог. Да и не хотел. И Алексий все понял и, уже проводив батюшку почти до самого дома, отстал и с любовью осенил уходящую вдаль крепкую фигуру крестным знамением.

И только войдя на знакомый двор, отец Василий понял, что все прошло. Что больше ни за что на свете он не позволит втянуть себя ни в одну авантюру, потому что вся его жизнь, весь смысл его существования заключен здесь.

Он вприпрыжку преодолел последние метры, взлетел на крыльцо и толкнул дверь. И, словно отвечая на это его хозяйское движение, изнутри пахнуло блинами.

– Ольга! – крикнул он. – Ты здесь?

И перед ним, как в сказке, немедленно появилась та, ради которой…

– Не кричи, Миша, – улыбнулась ему жена. – Мишка спит.

Он подошел, обнял ее и уткнулся носом в теплую, нежную шею.

* * *

Отец Василий наворачивал блины и слушал. Ему было так хорошо, как не было, пожалуй, никогда.

– Стрелка совсем извелась, – подкинула ему прямо со сковороды очередной блин Олюшка. – Одно то, что соскучилась… Я когда открыла, кинулась лизаться! Всю обслюнявила!

– Бедная кобыла, – засунул в рот блин священник.

– Потом даже в сарай заходить не захотела… Так я ее прямо на улице оставила. Ты ее, кстати, не видел?

– Не-а, – намазал следующий блин сметаной отец Василий.

– Ну, значит, на Студенке со своим другом бродит. Тут у нас жеребец появился…

– Чей?

– Не знаю. Полина говорит, совхозный, а я так думаю, какой там совхозный? Уже и совхозов-то не осталось… Так я что говорю, – спохватилась жена. – Шутка ли сказать, три дня кобыла взаперти провела! Хорошо еще, что ты ей воду оставил.

Священник поперхнулся и положил блин обратно в тарелку.

– Неужели наелся? – удивилась супруга.

Священник метнулся в прихожую, стремительно надел сапоги…

– Куда ты, Миш?

Отец Василий закашлялся и вылетел во двор. Кинулся к цистерне, одним махом преодолел несколько металлических ступенек, обеими руками ухватил запор, сорвал его и откинул крышку.

Внутри было тихо и темно. Глаза еще не привыкли…

– Эй! – крикнул он. – Вы еще здесь?! Изнутри цистерны раздался нестройный то ли стон, то ли плач.

– Господи, прости меня, грешного! – перекрестился священник. – Господи, прости! Не хотел!

– Ольга! – обернулся он. – Какое сегодня число?

– Восьмое, – пожала плечами стоящая на крыльце удивленная вопросом и поведением мужа попадья.

– Мать честная! – схватился за голову отец Василий: эта троица просидела в ледяной цистерне без еды и питья четверо суток!

– Оля! – снова повернулся он. – Быстро звони Скобцову! Скажи, нужно троих бандюг принять, накормить и отогреть!

* * *