Пастырь из спецназа

Мороз крепчал с каждой минутой. Так что, когда, обогнув казавшуюся такой далекой промоину, он вышел на берег, по бокам от белого зимнего солнца стояли два радужных пятна – явление для этих мест нечастое. Отец Василий перекрестился, сотворил молитву, снова перекрестился и решительно направился к Дому рыбака.

* * *

На этот раз у дверей никакой охраны не было. Да и внутри оказалось на удивление тихо. Священник сделал несколько шагов по чистой ковровой дорожке, остановился и прислушался: было совершенно тихо, и лишь где-то вдалеке раздавалось монотонное бормотание – ничего похожего на тот беспредел, что он застал в прошлый раз. Отец Василий еще раз перекрестился и вышел в зал.

Кресла в партере были сняты со своих мест и сдвинуты к стенам, а на освободившемся пространстве сидели в мешковатых белых хламидах, по-восточному поджав ноги под себя, человек сорок-пятьдесят. И все они смотрели на сцену, туда, где стоял с распростертыми в стороны руками сам костолицый.

«Кажется, его зовут Борис…» – подумал священник.

Костолицый словно и не видел священника. Похоже было, что он вообще не видел никого – так тихо и сосредоточенно стоял он, возвышаясь над своими учениками. Бормотанье усилилось, и отец Василий прислушался.

– Вот тебе моя кровь, любимый господь… – услышал он. – Прими ее в знак нашего воссоединения, и да не будем в разлуке ни года, ни часа, ни минуты, ни мгновенья…

«Что это?» – оторопел священник.

– Чашу… – громко распорядился костолицый, и на сцену, пригибаясь к полу, словно боясь удара сверху, выбежал человечек с большой, кажется деревянной, чашей.

Костолицый взял у человечка нож и, закатав рукав, сделал на руке длинный, отчетливо заметный даже отсюда, из конца зала, надрез. Он дождался, когда кровь добежит до пальцев, смахивая капли в чашу, встряхнул рукой, опустил рукав и величаво кивнул. Человечек подхватился и, пригибаясь, соскользнул со сцены и пошел меж рядов сидящих людей.

Отец Василий смотрел как завороженный. Каждый из сидевших брал из рук человечка нож, каждый закатывал рукав и каждый делал себе надрез, в точности повторяя все, что проделал костолицый.

«Причастие кровью!» – охнул священник и почувствовал, что взмок, – именно об этом обряде ему рассказывал отец Михаил.

– Стойте! – прерывающимся от волнения голосом крикнул он. – Что вы делаете?! Опомнитесь!

Священник побежал вперед, встал у рампы и начал судорожно оглядывать устькудеярцев. Они тоже удивленно смотрели на него, но обряд не приостановился ни на секунду: все так же низко пригибаясь, маленький человечек перешел к следующему адепту, и тот принял из его рук блестящий нож, торжественно закатал рукав и сделал себе надрез.

– Не делайте этого! – попросил священник. – Разве вы не видите, что не господен это промысел! Сам нечистый ведет вашей рукой!

Люди даже не пошевелились. Они все видели и слышали, но ни один не откликнулся на страстный призыв православного священника; никто даже не возразил – так, словно его и не было перед ними.

– Прекратите! – заорал священник. – Хватит! – Он метнулся к человечку, чтобы выбить чашу из его рук, и в этот миг костолицый заговорил.

– Взять его! – только и сказал он.

Люди кинулись к нему с такой готовностью, словно отрабатывали эту команду месяцами. Отец Василий отшвырнул одного, второго… вырвался и запрыгнул на сцену, отбил еще одну атаку, еще… но они шли и шли.

– Что вы делаете? Опомнитесь! – кричал он. – Побойтесь бога! – И как последний жест отчаяния: – Вы же все меня знаете!

Но все было бесполезно. Они слышали каждое его слово и тем не менее слепо исполняли приказание своего «апостола». Отец Василий не мог их даже ударить, потому что это был бы для него несомненный проигрыш – сразу и навсегда. И наступил момент, когда на него навалилось одновременно десять или двенадцать человек и он просто не смог устоять на ногах.

– Эй, ты! – заорал отец Василий во всю мощь своих легких. – Как тебя… Борис! Что ты прячешься за невинных?! Иди ко мне, и решим все как мужики! Не прячься!

Но никто на его призыв не откликнулся, и, лишь когда на руках и ногах священника повисло человек по пять и он был совершенно обездвижен, костолицый подошел.

– Вот и все, – навис он над поверженным на дощатый пол противником и, повернувшись к своим адептам, размеренно и громко произнес: – Никто, кроме причастных, не может здесь находиться… Причастите его.

К отцу Василию подошли и закатали левый рукав. Маленький человечек поднес нож, и священник увидел, что он кривой, определенно старинный, с желтой костяной ручкой, инкрустированной плохо ограненными, почти непрозрачными камнями. «Господи, спаси и сохрани!» – взмолился он. Но все было напрасно. Человечек сделал священнику длинный надрез и аккуратно сцедил в чашу немного крови.

– Язычники! – хрипел священник. – Прислужники сатаны!

* * *

Он лежал так бесконечно долго, минут пятнадцать, выворачивая голову и пытаясь понять, что его ждет дальше, пока чаша не прошла по кругу.

– А теперь, братья и сестры мои, – провозгласил костолицый, – испейте из освященной мною, апостолом господним, чаши…