Пастырь пустыни

— Потому что мне показалось бы очень неправильным допустить, чтобы другой человек совершил смертный грех, подняв на меня руку. Если вы останетесь, Рыжий Моффет нападет на вас. Он пообещал это. И ничего на этой земле не помешает ему выполнить это обещание. Это закон, по которому он живет. Я понимаю это и, следовательно, никогда не встану искушением на его пути!

— Убежать от него? — спросил Ингрэм. — Но я не могу это сделать!

— Почему? — доминиканец серьезно посмотрел ему в глаза. — Потому что вы думаете, что это неправильно, или потому что вас заботит общественное мнение?

Ингрэм поднял голову.

— Общественное мнение? Вовсе нет!

— Боюсь, что вы имеете в виду «да», — без тени улыбки сказал Педро.

— Ну, может быть, и так. Я не хочу, чтобы люди называли меня трусом!

— А, — сказал собеседник, — вижу, для вас наступило трудное время. Для моей более гибкой натуры выход казался бы совершенно ясным. Но для вас — нет, для вас все по-другому! Однако я понимаю. Гордость — это упрямое чувство. Будет ли она поддерживать вас перед лицом этой бури?

— Будет! — уверенно сказал Ингрэм.

— Хорошо — тогда скажите мне, что я могу для вас сделать, брат?

— Ничего, — Ингрэм пожал плечами. — Что вы можете?

— Очень многое. Допустим, я обращусь за помощью кое к кому из своих соплеменников, живущих в этом городе.

— И что с того?

— Многое может из этого получиться. Например, они могут прийти к мистеру Моффету среди ночи и заставить его уйти из города…

Ноздри священника раздулись в порыве ярости, которую он подавил мгновенным волевым усилием. Он вспомнил мощную фигуру Моффета, его длинные сильные руки. И висевшие по бокам пистолеты в поношенной кобуре, отполированные не специально, а от частого использования.

— Если они просто так придут к Моффету, — медленно сказал юноша, — некоторые из них могут быть убиты.

Доминиканец молчал.

— Некоторые из них точно будут убиты. Моффет ни за что не даст им уйти живыми!

— А может, и нет, — сказал Педро. — Видите ли, есть такая вещь, как долг, которая не имеет ничего общего с гордостью. Возможно, долг этих людей заключается в том, чтобы увести Рыжего Моффета из города — чтобы он больше не представлял для вас опасности. Его гордость заставит его драться. Никто не знает наверняка, чем все закончится. Но, знаете, многое можно сделать с помощью мягкого подхода — и веревки. Сыромятный аркан в руках моего соплеменника может стать ножом, дубиной — или силком, достаточно крепким, чтобы удержать рвущегося на свободу льва. Может быть, действительно будет лучше, если вы позволите мне обратиться к своим друзьям!

Ингрэм покачал головой — с решимостью еще более яростной, чем прежде.

— Это мой собственный бой, — сказал он, — и я должен сам довести его до конца. Никто другой не может поднять руку вместо меня!

— Значит, вы умеет обращаться с пистолетом? — с надеждой спросил доминиканец.

— Умел. Но теперь я не ношу оружия.

— О, — воскликнул монах, — тогда у меня есть шанс оказать вам услугу. Я принесу вам револьвер…

— Нет, — перебил его юноша. — Евангелие говорит мне, что нужно делать в подобных случаях. Не противься злу!

— Наш Бог, — сказал доминиканец, — учит нас посредством иносказаний и редко говорит прямо. Однако Он прекрасно понимал, что разговаривает не с ангелами и не с демонами. Он хотел, чтобы мы воспринимали Его как человека, обращающегося к людям.

Ингрэм вдруг улыбнулся.

— Если бы даже у вас было двадцать языков, — сказал он, — вы все равно не смогли бы убедить меня! Спасибо, что зашли.

— Значит, я потерпел поражение?

— Нет, не поражение. Вы сделали для меня все, что могли.

— И что вы теперь будете делать?

— Молиться, — ответил Ингрэм.

— В таком случае, молитесь и за Моффета, — сказал монах. — Потому что ему грозит опасность совершить ужасное преступление! Ох, брат, в этом городе вы были почти на пороге счастья, а теперь, боюсь, вы оказались еще ближе к скорби!

— Я в руках Господа, — произнес священник с суровым выражением лица.

— Надеюсь, — сказал доминиканец, — что он укажет вам верный путь.

Он медленно побрел к двери, два или три раза останавливаясь и оборачиваясь к своему юному другу, словно новые аргументы готовы были слететь у него с языка; однако монах решил, что ни один из них не достигнет цели — таким каменным было выражение лица Ингрэма.

Проводив взглядом удаляющегося брата Педро, Ингрэм посмотрел поверх крыш домов, от которых поднимался дрожащий жар, на широкую жгучую поверхность пустыни.

Перед его мысленным взором встала другая картина — маленький жучок, поедаемый более крупным жуком, жук, поедаемый вьюрком, и вьюрок, умерщвленный ястребом. Поневоле священник задумался о порядке вещей, установленном в этом уголке вселенной, и о том, как извращено было здесь проявление Божественной Воли.

Затем он отошел от двери, растянулся на одеяле, постеленном на голом полу, и вскоре заснул.

Проснулся Ингрэм от звона в ушах; в комнате было очень жарко.