Пастыри

— Ну, чего ты? — сказала она ему и повернула руль. Правда, они будто прокатились вдвоем, молча следя в ветровое стекло за дальним поездом, который полз по виадуку… Она с силой, нежно, стиснула его плечо.

Взгляд Франка насторожил ее, взгляд был не очень веселый.

— Думаешь о своих пятерых малютках? — спросила она.

— Нет, — сказал он. — С чего ты взяла?

— Я не собираюсь тебя умыкать, — сказала она, — и вообще я теперь хочу жить сама по себе. Да что об этом толковать.

На побережье они тоже побывали. Даже дюны обратились в становище старых машин.

— Ты хочешь бросить мужа? — спросил Франк, глядя на серый, урчащий океан.

— Мы не женаты, — сказала она. — Он считал, что не стоит труда. Мы познакомились в хозяйственном магазине, пятнадцать лет назад, мы прошлись по улице, и я пошла к нему. У него умерла жена. Ну я и осталась. Если что, он всегда говорит: я тебя не просил оставаться.

— Мужчину тоже надо расшевелить, — сказала она Франку.

— Что ты обо мне думаешь? — спросила она в другой раз.

Франк посмотрел на нее. Кожа у нее была влажная, глаза у нее были маленькие, зрачки как иголки, рот у нее подрагивал, и у нее были костлявые руки, крепкие и бережные.

— Можешь не волноваться, — сказал он.

Лучше б ему поцеловать ее в глаза. Она опустила веки и соскользнула вниз по стволу, в жесткую, мокрую траву и села. Она знала, что сейчас он на нее смотрит.

— Встань, Маргарита, — сказал он. — Поднимись.

— Опустись, Франк, — ответила она, не вставая.

И вот он ходит из угла в угол по своему номеру, за стеной, вот он сложил одежду и принялся — она об заклад готова побиться — выводить это несчастное пятно.

Он всегда уходит к себе в номер досыпать. Говорить об этом не хочется, но ведь это мелочно.

— Мне надо прийти в себя, Франк, — так бы она ему сказала, загляни он паче чаяния сейчас к ней.

Она вытянулась в постели, подняла руки и положила одну на другую ладони на лоб и вспомнила ту мельницу из сказки, что стоит и мелет на дне морском. Пальцы — это мельница. Она откусила заусеницу, кожа была соленая.

Она подвинулась к стене и прислушалась. Франк лег. Она услышала скрип постели, вот он потягивается, вздыхает блаженно. Нежится, наслаждается одиночеством. Она устроилась в постели, обняв руками ноги, уперев подбородок в колени. Поза, изученная по фильмам. Она видит себя со стороны. Франк, если б захотел, тоже мог бы на нее полюбоваться.

— Да, да, да, — сказала она громко и скользнула под одеяло. — Вот тебе и счет за отпуск и за отдых.

Она почесала правую руку ногтем левой. То же место еще несколько раз принималось чесаться, пока она засыпала.

Тогда-то и кружил дорожный патруль на установленной малой скорости вокруг машины Франка.

Броская нескромность оставленного в стойле голубого автомобиля Маргариты позволила найти хозяйку, и ее удалось оповестить.

«Сколько тут новых домов понастроили» подумает она, проезжая наутро новыми кварталами, где ни за что не согласилась бы поселиться.

Они останавливаются у мотеля. Связываются с центром и получают текст оповещенья о разыскиваемом лице.

Один остается в машине, не выключая мотора, второй опрашивает коридорного, и тот подтверждает, что Маргарита здесь. Коридорный провожает полицейского к ее номеру, и тот со служебным рвением стучится в дверь. Они ждут, проникаясь торжественностью минуты. Услыхав голос за дверью, полицейский припадает к ней ухом и говорит, что это полиция.

Коридорный и полицейский переглядываются, но при появлении Маргариты уже обращены к ней в фас.

— Прошу прощения, — говорит полицейский.

— Что такое? — спрашивает Маргарита.

— Ваш муж попал в аварию вчера утром на пути в Таубен, — говорит полицейский.

— Вчера утром? — повторяет за ним Маргарита. — Но он поехал в Таубен позавчера, не вчера.

Не напирая на слова, тот разъясняет:

— Несчастный случай произошел вчера утром. Вашего мужа положили в больницу в вашем городе. Желательно, чтоб вы как можно скорей туда явились. Ваш муж в тяжелом состоянии.

Полицейский и коридорный ждут.

Маргарита, ни к кому не обращаясь, говорит:

— Он собирался в Таубен позавчера. Я совершенно точно помню. Да, да, — говорит она и кивает полицейскому. — Благодарю, что известили.

Они уходят. Она прикрывает дверь и стоит, привалясь к ней спиной. Она запрокидывает голову, так что затылок тихонько стукается о дверь, и глубоко вздыхает. Глаза у нее сейчас больше, чем всегда. Если б кто на нее сейчас взглянул, сказал бы, что зрачки у нее широко распахнуты. Она ходит по комнате, прислоняется то к одной, то к другой кровати, собирает вещи — туфли, чулки, юбки и щетки — и снова роняет. Волосы ее сжали голову тесной сеткой, и ей хочется разорвать эту сетку всю, по волоску.

Она долго сидит одна на замшевом пуфе.

Она складывает вещи, принимает ванну, надевает свой твидовый костюм.